Денна остановилась и поставила на мостовую свой футляр с арфой, отозвавшийся гулким стуком. Ее лицо было убийственно серьезным.
– Поклянись!
Я бы, может, и не согласился, если бы не провел половину минувшей ночи, гоняясь за нею по городу в надежде выяснить именно это. А так я сначала подсматривал за ней, а потом еще и подслушивал… Поэтому сегодня я буквально обливался потом от сознания собственной вины.
– Честное слово! – сказал я. И, видя, что она смотрит на меня по-прежнему встревоженно, добавил: – Ты что, мне не веришь? Хорошо, клянусь – если это тебя успокоит.
– А чем именно ты клянешься? – спросила она, мало-помалу начиная по-прежнему улыбаться. – Что для тебя достаточно важно, чтобы это помешало тебе нарушить слово?
– Своим именем и своей силой! – предложил я.
– Кто бы ты ни был, – сухо возразила она, – ты все же не Таборлин Великий!
– Своей правой рукой! – сказал я.
– Только одной? – переспросила Денна. Ее тон мало-помалу снова становился игривым. Она взяла обе мои руки в свои и принялась их вертеть и осматривать, как будто приценивалась. – Левая мне нравится больше! – решила она. – Клянись левой!
– Ну как же так – левой? – усомнился я. – Кто же левой рукой клянется?
– Ну хорошо! – вздохнула она. – Клянись правой. Экий ты приверженец традиций!
– Клянусь, что не стану пытаться узнать, кто твой покровитель, – с горечью начал я. – Клянусь в этом своим именем и своей силой. Клянусь своей левой рукой. Клянусь переменчивой луной.
Денна смотрела на меня пристально, как будто не была уверена, не издеваюсь ли я.
– Ну ладно! – сказала она, пожав плечами, и снова взяла арфу. – Считай, что ты меня успокоил.
Мы пошли дальше, миновали западные ворота и очутились за городом. Наступившее между нами молчание затянулось, начиная становиться неловким.
Озабоченный нарастающим напряжением, я ляпнул первое, что пришло мне в голову:
– Ну что, не появились ли у тебя новые знакомые муж-чины?
Денна хохотнула.
– Ой, ты сейчас говоришь совсем как мастер Ясень! Он все время об этом расспрашивает. Ему кажется, будто мои поклонники недостаточно хороши для меня.
Я был с этим как нельзя более согласен, но решил, что говорить это вслух будет неразумно.
– А про меня он что думает?
– Чего? – растерянно переспросила Денна. – А-а! Про тебя он не знает. Зачем бы это ему?
Я попытался небрежно пожать плечами, но, видно, вышло неубедительно, потому что она расхохоталась.
– Бедный Квоут! Да я шучу. Я рассказываю ему только о тех, что бродят вокруг меня, пыхтя и принюхиваясь, словно собаки. А ты же не такой. Ты всегда был другим.
– Да, я всегда особенно гордился тем, что не пыхчу и не принюхиваюсь!
Денна дернула плечом и шутливо стукнула меня футляром арфы.
– Ну ты же понимаешь, что я имею в виду! Они приходят и уходят, ничего особенного не теряя и не выигрывая. А ты – как золото под слоем пыли, гонимой ветром. Может, мастер Ясень и думает, будто имеет право знать все обо мне и о моих личных делах, – она слегка насупилась. – Но это не так. Положим, кое-что я ему открою, уж так и быть… Но на тебя, – она протянула руку и властно взяла меня за локоть, – сделка не распространяется! – сказала она почти свирепо. – Ты – мой. И только мой. Тобой я делиться не намерена.
Мимолетное напряжение миновало, и мы, смеясь и болтая о пустяках, зашагали по широкому тракту, что вел из Северена на запад. В полумиле за последним пригородным трактиром росла тихая рощица, в центре которой гнездился одинокий высокий серовик. Мы нашли это место, когда собирали землянику, и с тех пор оно стало одним из наших излюбленных укрытий от городского шума и смрада.
Денна села у основания серовика, прислонившись к нему спиной. Она достала из футляра арфу и поставила ее на колени. Юбка у нее задралась, обнажив ногу по самое дальше некуда. Денна посмотрела на меня, приподняла бровь и ухмыльнулась, словно точно знала, о чем я думаю.
– Недурная арфа, – непринужденно заметил я.
Она неизящно фыркнула.
Я сел, где стоял, удобно развалившись в высокой прохладной траве. Выдернув несколько стебельков, я принялся рассеянно заплетать их в косичку.
Честно говоря, мне было не по себе. Несмотря на то что в течение последнего времени мы немало времени проводили вместе, я еще никогда не слышал, чтобы Денна играла что-то своего сочинения. Петь вместе нам случалось, и я знал, что голос у нее – как мед по теплому хлебу. Я знал, что пальцы у нее уверенные и что у нее есть чувство ритма истинного музыканта…
Однако написать песню – совсем не то же самое, что ее сыграть. А вдруг ее песня никуда не годится? И что я тогда ей скажу?
Денна коснулась пальцами струн, и страхи мои отошли в тень. Мне почему-то всегда казалось чрезвычайно эротичным то, как женщина играет на арфе. Сначала она прошлась по всем струнам, от верхов к низам. Это звучало как перезвон колокольчиков, как журчание ручья по камням, как пение жаворонка в небе.
Она остановилась, подтянула струну. Попробовала, подтянула еще. Взяла ноту на полтона выше, взяла аккорд, резко, потом плавно, потом обернулась ко мне, нервно разминая пальцы.
– Ну что, готов?