Хроники ближайшей войны

Мы вернулись в хозяйскую комнатенку, где стоял телефон, и хозяйка, с ненавистью вернув двадцать долларов, вызвала такси. Потом она разразилась громкой тирадой в мой адрес.

– Что она говорит?

– Она говорит,- перевела Енисей,- что у нас очень трудная жизнь, что честной женщине на Кубе совершенно не выжить, а некоторые не хотят этого понимать!

В голосе ее звучали родные коммунальные интонации. Как сказал другой хороший поэт, я стремился на семь тысяч верст вперед, а приехал на семь лет назад. Это тоже карма, думал я. Всю жизнь в России мне было негде, всю жизнь друзья уступали мне комнату на два-три часа, и мы с моими девушками чувствовали себя ворами. Теперь, когда я решил свой квартирный вопрос в России, он догнал меня на Кубе. От судьбы не уйдешь, господа.

Подошло такси, мы опять поехали на другой конец города и наконец затормозили в каком-то древнем, очень католического вида квартале. Здания, как и почти во всей старой Гаване, были приземисты и полуразрушены. Осыпалась роскошь времен диктатора Батисты. Она долго возилась с замком и наконец отперла облупленную дверь. За ней было темное, кисло пахнущее помещение.

– Я здесь живу с теткой,- сказала она.- Мать на окраине Гаваны, а я у тетки.

Я представил места, в которых должна жить мать. Передо мною нарисовался беженский лагерь. Надо было бежать, но во мне уже включился профессиональный интерес - чем все это кончится. Одновременно с интересом включилась безабажурная лампочка под потолком (абажур-то она могла бы купить с шестисот баксов своего мексиканца, которого никогда не существовало в природе) - и из кислой темноты навстречу нам выступила с заискивающей улыбкой классическая героиня латиноамериканского сериала, потрепанная жизнью женщина после сорока, в ночной рубашке. Она сказала на нормальном сериальном языке и даже с теми же интонациями длинную фразу, которую с равным успехом можно было перевести и как «Мой дом - твой дом, Луис Альберто», и «Какая ты добрая, Мария!», и даже «Синьор Хуан все еще не вышел из комы».

– Дженни нашла своего потерянного брата,- объяснил я по-русски. Ром все еще действовал, меня разбирало хихиканье.- Нас разлучили в роддоме. Здравствуйте, тетушка.

Енисей долго что-то объясняла ей (я скисал от смеха в углу), после чего обернулась ко мне и сказала:

– Тетушка требует двадцать баксов за комнату.

– За пользование твоей же комнатой?

– Да, да! Дай ей сейчас, я потом сделаю тебе скидку.

Я вынул двадцать баксов. За такой цирк было бы не жалко и большего. Дженни сунула тетке деньги (та с поклонами задом отпятилась назад во тьму), а моя девушка решительно потащила меня по скрипучей лестнице, какие бывают на наших средней руки дачах, на второй этаж. Второй этаж состоял из комнатушки размером метра два на три, посередине которой на раскладушке спал и раскатисто храпел абсолютно голый юноша лет пятнадцати.

– Это что, бесплатное приложение? Подарок фирмы? Дженни, я не интересуюсь мальчиками…

– Тш-ш! Это тетушкин сын, мой, как это… (Слова «племянник» она по-английски не знала.) Ну, я в ванную, а ты иди туда,- она указала на дверь в углу, и за этой дверью оказалась совсем уж крошечная каморка, уже вполовину хрущобной кухни. На стене висел плакат «АББЫ». Из мебели наличествовали кровать, будильник и зеркало.

Я посмотрел в зеркало, и мне стало стыдно своей сияющей рожи. Отчего она сияла, я и сам не взялся бы объяснить: просто все это уж очень было смешно и почему-то трогательно, а блядская жадность моей девушки жалобно искупалась ее нищетой (не может же быть, чтобы эту убогую декорацию вместе с теткой и племянником она специально наняла в целях вымогательства, а где-то на Маликоне жила в роскошных апартаментах, снятых на деньги бесчисленных мексиканцев).

Вскоре она вернулась из ванной, целомудренно одетая в какой-то сарафан.

– Иди в душ,- сказала она.- Я пока разденусь. Учти, по ночам в Гаване нет горячей воды.

Я зашел в совмещенный санузел, метр на метр, явно забитый и потрескавшийся унитаз,- потрогал ледяную чахлую струйку из душа, постоял для виду в помещении и пошел обратно.

Енисей лежала на диване в одних трусах, раскинув руки, как для объятия. Между маленьких грудок красовался на цепочке католический крест, усугублявший впечатление общей невинности происходящего. Выражение ее смуглого лица, чуть подсвеченного бледным фонарем с улицы, передать было сложно. Доминировало на нем, однако, некоторое злорадство: вот видишь, словно говорило оно, ты этого хотел.

Вот мы и у меня. Делай теперь все, что можешь, если что-нибудь сможешь.

– Курить можно?- спросил я.

– Кури,- разрешила она.

Я выкурил любимую кубинскую сигарету, стоя у окна, достал еще двадцать долларов и положил на столик.

– Дженни,- сказал я,- я поехал. Все было очень хорошо.

– Крейзи?- спросила она, приподнимаясь на локте.

– Руссо,- ответил я.- Извини, не думай, что все русские парни такие. Но все, что мне было от тебя нужно, я уже получил. А для остального у меня жена есть.

Она фыркнула, натянула на себя одеяло и, кажется, мгновенно заснула. Ей завтра рано было вставать к своим первоклассникам.