Хроники Червонной Руси

И если бы всё было столь просто: идолопоклонство, священные рощи, требы. Словили дружинники одного волхва, и тот начал нести про Сотворение мира такую неподобь, что хоть уши закладывай. Мол, мылся Бог в бане, обронил ветошь, и из ветоши той сатана создал тело первого человека. Бог же вдохнул в него душу. Какое уж тут простое язычество?! Получается, тело и всё материальное, телесное — от дьявола. Если же мыслить далее, то выходит, будто сатана равен Богу, он — обратная сторона Господа! Где-то он, Владимир, уже такое слышал. А вот где — у секты николаитов, в которой состоял германский король Генрих, и у манихеев[308], обретающихся в Болгарии. Далеко, выходит, и глубоко запустила корни сия зараза! Экая зловредная ересь! Мономах зло сплюнул.

И ведь верят, верят этой чепухе невежи! Злое семя прорастает быстро!

...Луч света погас, солнце обволокли серые тучи, густо посыпал снег, завизжал, засвистел с новой силой ветер, вздувая надо льдом Волги белые клубы.

— Пора езжать. Углич недалече! — обернулся Владимир к стоящему рядом боярину Ратибору. — Там отдохнём, отогреемся в тепле, и дальше, на Тверцу, к волжским истокам. Оттуда в Смоленск, через гряды холмов да дебри дремучие. Да, нелёгок путь! — Мономах вздохнул. — Но здесь, здесь — будущее земли Русской! Чует сердце, что начатое тут нами не напрасно! Не изгибнут всуе труды!

— Воистину, княже! — Умудрённый опытом боярин согласно кивнул. — Много народу в здешних местах топерича селится. Занимают пустоши, на пожогах рожь сеют, пшеницу. Обживают русские люди дикие сии просторы.

— Вот и я о том. Имею надежду, дети, внуки наши обустроят землю сию, — задумчиво промолвил Мономах.

Ратибор снова кивал, поглаживая седую бороду. У старого боярина два сына в дружине Мономаха — Ольбег и Фома. Уже отличились в лихих рубках с половцами, да и в иных делах не последние. И за данью посылал их князь в отдалённые глухие деревни, и церкви ростовские от разора они берегли, и торговые караваны на Днепре и Волге охраняли. Радовали Ратибора сыновья, толково исполняли они все порученья.

— Княже! С дороги ростовской скачет кто-то! Оружные все! — подскочил к Мономаху запыхавшийся гридень.

Лицо князя сразу приняло выражение тревоги.

— Много их? — вопросил коротко, строго сведя брови.

— Да нет, невеликий отряд.

— Тогда обступим их неприметно, возьмём в кольцо! — приказал Владимир Ратибору и велел гридню тотчас подвести себе боевого коня.

...Группа всадников в бронях вынырнула на опушку густого елового леса и остановилась. Вперёд выехали двое в горлатных шапках и богатых боярских кожухах, расшитых снаружи травчатыми узорами. Один из них примирительно поднял вверх освобождённую от меховой трехпалой рукавицы длань.

«Торчин, боярин Святославичей, и Коницар, киянин», — узнал обоих Мономах.

— К тебе едем, княже! — объявил Торчин, смуглолицый, с узкими рысьими глазами. — По велению князей Святополка и Святославичей, Олега и Давида!

— Что ж, рад видеть вас! Трудна была дорога?

— Путь наш обычен. От Смоленска повернули на Валдай, думали отыскать тебя, князь, в Ростове, да не застали.

После недолгого отдыха бояре собрались у Мономаха в веже. Говорил Коницар, пожилой, с глубоким сизым сабельным шрамом через всю правую сторону лица. Один глаз киевского боярина не видел вовсе, выбитый во время несчастной для руссов сечи с половцами у Триполья, и был закрыт повязкой тёмно-синего бархата, другой же, чёрный, как уголёк, зло посверкивал в свете топящейся походной печи.

— Князь Володарь презрел установление снема в Витичеве! Не отдаст сей коромольник Теребовлю! Укрепился, змий! В городках на кон-границе с Киевской землёй ратников оружных держит! — цедил боярин, широкие вислые усы его грозно топорщились, худая, длинная шея с выступающим кадыком недовольно дёргалась. — Князья наши собрались примерно наказать сего подлого пса!

— С половцами погаными дружбу Володаришка водит! — добавил, ещё сильней сузив свои глаза-щёлки, Торчин. — Окреп, супостат, в углу возле Горбов!

— Ещё, бают, с ромеями он сносится! — продолжил Коницар. — У его связи обширные! Такожде в Поморье с дикими пруссами пересылается! И с самим германским крулём, исчадьем ада, дружбу имеет, науськивает его на угров да на ляхов! Круль же Генрих, княже, сестру твою единокровную, Евпраксию[309], опозорил!

— О сестре моей вспоминать здесь вовсе не к месту! — гневно осадил разболтавшегося киевского боярина Мономах. — Сказывайте, с чем прибыли! Новой рати ваши князья хотят на Руси Червонной?! Не навоевались, видать!

— Воистину! — тихо промолвил, сокрушённо покачав головой, бывший тут же Ратибор.

Коницар ожёг его полным немой ярости взглядом единственного своего глаза.

— Князь! — прохрипел он. — Надлежит тебе собрать дружину и помочь нам выбить Ростиславичей из Теребовли!