Хроники Дао

Зрители тут же вернулись к своим тренировочным занятиям, словно ничего и не произошло. Никто даже не помог Сайхуну подняться. Наконец ему удалось сесть. Сквозь заливавший глаза пот он разглядел группку седых мужчин. Весь день напролет эти старики, словно аксакалы в отставке, сидели в гимнастическом зале. Они действительно были старейшинами бокса, но уже прекратили выходить на ринг. Эти ломаные-переломанные, покрытые шрамами мастера кулачного боя жили миром бокса. Они приходили сюда, в зал, чтобы разделить дружеские чувства и давнюю страсть. Компания стариков с перебитыми переносицами и рваными, словно капустные листы, ушами выглядела гротескно. У них не осталось никаких притязаний и устремлений, ибо каждый из этого братства уже достиг заслуженного положения. Эти ветераны от пятидесяти до шестидесяти лет никогда не отказывались выйти на ринг, чтобы поразмяться с каким-нибудь молодым нахалом, годившимся им во внуки. Может, именно из-за этой разницы в годах и опыте они часто весьма жестоко обходились с молодняком, пользуясь преимуществом в виде более развитых инстинктов и огромных кулачищ.

На следующий день Сайхун отправился к ветеранам, намереваясь обучиться у них боксу. Когда дело дошло до ринга, старые боксеры проявляли мудрую осторожность. Они не обращали внимания на то, какие именно слова вылетают изо рта ученика, – им было важно, как он двигается по рингу, насколько крепкое у него тело и насколько начинающий умен в искусстве атаковать и защищаться. Старых боксеров Сайхун щедро подкупил обильной пищей и спиртным.

Новое обучение понравилось Сайхуну. Теперь он мог полностью погрузиться в тренировки: отработка движений ногами, росговая груша, боксерская груша, развитие общей координации с помощью медицинских мячей, спарринги, повторение движений соперника, растяжка… Из этих на первый взгляд простых элементов перед ним возник целый мир. Ведь бокс зарождался у самых истоков жизни человека, независимо от того, чем человек занимался: дрался, прицеливался, смотрел или охотился.

В боксе не было никакой предубежденности в отношении физического насилия: значение имело лишь умение передвигаться, атаковать, отвечать на действия противника. Тот факт, что в поединке может быть лишь один победитель, нисколько не преуменьшал заслуг проигравшего. Боль здесь воспринималась иначе, чем у обыкновенных людей, – для боксера боль была приемлемой и естественной частью жизни. Он был вполне способен продолжать поедшюк даже в состоянии сильнейшей, агонизирующей боли; случалось, ню боксеры уже почти в бессознательном состоянии продолжали держаться на ногах и наносить противнику удары. Боксер вызывал физическое насилие на себя, то же самое проделывал и противник. И все. Больше никакого дополнительного смысла. Больше никаких метафор и всяких там интеллектуальных рассуждений. Только простое взаимодействие мозга и тела – больше ничего.

Занятия боксом довели Сайхуна до предела его физических и эмоциональных возможностей. Помимо учебы, помимо ежедневных тренировок, помимо необходимости овладеть умением одним ударом сложить пополам восьмидесятифунтовую кожаную грушу, оставался еще священный трепет состязания. Никто не смог бы с достаточной долей уверенности заявить Сайхуну, что он победит или проиграет, – даже сам он, будучи совершенно откровенным с самим собой, не мог сказать этого. Определиться можно было только в бою, испытав свое умение, ответив на брошенный вызов всеми своими навыками, которые возникли из алхимической реакции между талантом и наукой. Каждый пропущенный удар в голову или корпус заставлял его «я» пристыженно умолкать.

Только вера Сайхуна в себя, только уверенность в силе своих знаний, только его мощное, целеустремленное желание справиться с тем, кто постоянно нападает на него, безжалостно наказывая за любую невнимательность, могли что-то значить для выживания на ринге, для чувства увлеченности боем. Воля – это было единственное, что удерживало его от готовности признать свое поражение, от инстинктивного стремления избежать боли.

Никогда – ни на боксерском ринге, ни в гимнастическом зале – Сайхун не позволял себе усомниться в собственной воле. Но оказываясь вне этого – вне крови, пота, отчаянных воплей, опухающих губ и саднящей боли в ребрах, – он иногда задумывался о той мощной силе, которая заставляла его сражаться раунд за раундом. Ведь именно его воля закрыла ему дорогу к духовной самореализации. До тех пор пока он будет зависеть от своей сущности, ему не удастся осознать смысл высшей пустоты. В то же время он знал, что нельзя осознать пустоту, не заполнив все глубины своей сущности. В обычных обстоятельствах это было бы совершенно недостижимо. Тогда он решил – необходимо драться. Ему не удастся ничего преодолеть, пока он не достигнет пределов. А бокс, пусть жестоко, грубо и неумолимо, приведет его к этим пределам.