Хроники неотложного

— Я хочу к маме. Я хочу позвонить — иначе она не приедет. Если нельзя маме, я позвоню тете Ане, она ей напомнит. Я не хотел сюда ехать. Я хочу домой.

— Но ведь тебя дома бьют.

— Я привык. Позвоните вы, пожалуйста. Я хочу домой…

Мне казалось, что душа у меня давно запеклась. Но сейчас корка треснула и из-под нее потекла кровь. Я ничего не мог сделать.

Веня молча протянул свою двухцветную ручку и несколько чистых, четвертых листов. У меня в кармане завалялась конфета, с Лехиного дня рождения, и я отдал конфету ему.

— Держи, старик. Извини, пожалуйста.

Он плакал. Мы вышли. В горле першило. Северов кое-как отзвонился. Мы ехали на станцию, и мне было так плохо, так плохо — как никогда еще в этой жизни…

— Вень, давай возьмем, а? Уж очень хреново.

— Денег нет.

— Я у водил займу, потом отдадим, О'кей?

Сидели в салоне, прихлебывали. Курили — отпускало.

— И ведь он ее действительно любит.

Северов выругался. Я продолжил:

— Знаешь, я их столько видел — и не цепляло ни разу. Нет, цепляло, конечно, но так, как сегодня, нет. Один раз, помню, приехали в ханыжник на ножевое, а там, помимо раненого, еще трое. Отметелены в кровь — менты постарались. Они в кладовке, по звуку, нашли чемодан, а в нем грудничок: ревел нон-стопом, бухать мешал. Мокрый, обкаканный, ползунки снимаем — в руках распадаются.

Веня выругался еще раз.

— Короче, срезали перепревшее, а через несколько дней жалоба: суки-…ляди, врачи-вредители, порвали последнее, а мы бедные-голодные, сами не местные… требуем компенсировать стоимость.

— Та же фигня: брал мальчишку с бамперными переломами и штаны с сапожками распорол — так родители мне счет предъявили. Хорошо, начальник адекватный, сразу их на хер послал.

Он завинтил пробку и достал «полицай»:

— На. Подъезжаем уже.

* * *

— Драгоценные мои, ну кто ж ожоги-то маслом мажет?

— Так это… всегда ж маслом. И в книгах пишут.

Ожог небольшой, процентов пять, но намазали маслом и из первой степени получили вторую. Я открывал ампулы, Веня вытряхивал в тарелку новокаин.

— Мы в справочнике посмотрели, там облепихой советуют…

— Покажите.

Толстая, в яркой обложке — Энциклопедия народной…ля, медицины.

— В печку ее! — Он с треском перекрутил упаковку стерильного бинта. Бумага треснула. — Запомните и другим расскажите: холодная вода с чистой повязкой — все! Никакого масла, никакого мумия, никаких кремов: ни-че-го.

— А потом что делать?

— Об этом вам подробно расскажут в травме.

— А обратно вы отвезете?

— Нет. Ноги у нее целы, сама дойдет.

— Восемьдесят лет все-таки…

— Бомбилу поймаете. Ждем вас в машине, не задерживайтесь, пожалуйста.

Вышли на лестницу.

— Вот всегда меня, Феликс, это накрывало. Ездишь стопом, значит, халявщик, а сами при этом ну ни единой возможности не упустят, чтобы на шаромыгу. Обратно им… Кстати, знаешь, откуда слово пошло?

— В восемьсот двенадцатом, когда наши Наполеону накидали и французы по морозу домой шли. Падеж был жуткий — холод, партизаны, жрать нечего. Брели, сбившись в кучу, и аскали по дороге. Стучали в избы: шер ами, нам бы это… того… хлебца бы децл? О, вон они, открывай.

Я откатил дверь.

— Садитесь. Паспорт-полис взяли?

— Ой, забыли!

Как всегда.

Пожалуйста, в первую очередь — паспорт и полис.

Да-да, не беспокойтесь…

И в приемном:

Вер, а мой паспорт не у тебя?

Дундуки, блин!

* * *

— Да ладно тебе, Феликс, чего ты? Расслабься. Вот был такой писатель в нашем с тобою детстве — Эрих Мария Ремарк, так у него в «На Западном фронте без пере мен» есть фраза: «Хлопотно убивать каждую вошь по отдельности, если у тебя их тысячи» — можешь взять девизом, дарю. Смотри, сейчас они еще изнутри запрутся.

И точно — заперлись. Каждый второй запирается. Щелкают собачкой и колотят в дверь, словно ни разу в жизни на маршрутке не ездили.

— Собачку, собачку назад передвиньте… во-от. Ручка ниже.

Открылись, слава те Господи!

— Сиди, Вень, я сведу.

— Ничего, вместе сходим.

* * *

— Вот так работаешь-работаешь, думаешь, что все про людей знаешь…

Нам забашляли.

— Есть такое. Но большинство предсказуемо. Я вот до сих пор не понимаю, зачем выпавшего из окна затаскивают обратно, на тот же этаж? Почему, вызвав на «рвоту с кровью», они, положив трубку, первым делом смывают эту рвоту в толчок? Почему за констатацию трупа суют деньги, а за удачную реанимацию говорят «спасибо, ребята»?

— Потому что идиоты. Знаешь, куда я не люблю ездить, так это на фабрики. Долго-долго идешь через весь цех к лестнице, поднимаешься, долго идешь обратно и там, в торце, в раздевалке лежит пострадавший. Берешь его и еще два раза через весь цех фигачишь: грязь, масло и контейнеры со стальной стружкой…

Ожила рация.

— Восемь-шесть, отвечаем!

— Да?

— Возьмем — Ударников десять, корпус три, квартира восемнадцать. Пятый этаж, со двора, домофон. Боль в животе.

— Поняли, едем. Десять-три-восемнадцать. Этаж пятый, со двора, домофон.

А вот тут все было более чем серьезно.

— И давно у тебя так болит, Коль?

— Пятый день.

— Началось резко?

— Как будто бы лом всадили.

Коля был пепельно-серым, землистым, с заострившимися чертами. Под глазами лежали тени. FaciesНурросгаtis, посмертная маска. Помрет сегодня, самое позднее — ночью.