Читаем Хроники. От хулигана до мечтателя полностью

...1 сентября я вспоминаю, как череду ярких впечатлений. Запахи и звуки праздника; вокруг — обалдевшие от происходящего мальчишки и девчонки. Я — нарядный, и как положено, с цветами. Первая линейка. До этого папа долго вез меня на раме велосипеда, а я то и дело зарывался лицом в пахучий букет...

Потом оказалось, что я попал в класс к прекраснейшей из муз — к двадцатидвухлетней Елене Николаевне Сорокиной, которая только что окончила институт. Удивительно! Лениным 1-м «Г» руководила строгая дама, а нами — трогательное и милое создание из другого мира. Я ее восторженно любил — как любят нечто недостижимое. Однажды я ей так и сказал. И мир не рухнул. Что ж, Елена Николаевна вызывала похожие чувства у многих...



***

Есть музыка внутри нас и музыка снаружи. Они стремятся друг к другу, а когда сливаются — происходит чудо. Ради этого чуда большая музыка иногда делает шаги навстречу маленькой, которая внутри. Это — Шанс, от него нельзя отворачиваться...

Когда я учился во втором классе, к директору школы пришла Зоя Николаевна Кантор, известный в городе педагог по вокалу. Хрупкая женщина с пушистой прической и большими очками на переносице — за обманчивой внешностью крылся железный характер. Зоя Николаевна устроила среди учеников прослушивание для отбора в музыкальную школу. И я там был. Дождавшись очереди, я исполнил «Во поле береза стояла».

Педагог по вокалу сверкнула глазами из-под очков и сказала со странной интонацией:

— Спой еще разок.

Я повторил куплет. Дослушав, Зоя Николаевна воскликнула:

— Тебе срочно, слышишь, срочно нужно идти к нам! В музыкальную школу!

В моей детской душе случился взрыв счастья. Я был польщен, хотя до этого даже не задумывался, что есть такая профессия, как певец. родители моего восторга не разделили. Папа и вовсе был категорически против. Он хотел, чтобы сын выбрал в жизни что-нибудь более основательное. Желательно с техническим уклоном.

Но мне отчаянно не давались точные науки. Бесконечными вечерами мы с сестрой сидели на кухне, и папа пытался донести до меня премудрости алгебры и геометрии которая, кстати, мне очень нравилась. Многочисленные же иксы и игреки в моем восприятии ничем не отличались от китайской грамоты. Скорость велосипедиста, движущегося из точки «А» навстречу поезду, отправившемуся из точки «В», казалась совершенно бесполезной информацией. В начертательной геометрии было что-то от творчества душевнобольных. И все ближе подступала черная безнадега. Формулы были моим проклятием, от них не было спасения...

Я прекращал барахтаться и тонул в безысходности. Обрыдав тетрадь, я уступал место Лене — в ее отношениях с математикой не было такого трагизма.

Но хватит о грустном, вернемся к музыке и второму классу. Однажды на уроке я что-то увлеченно писал — и сам не заметил, как начал напевать. Вокруг воцарилась непривычная тишина. Я очнулся, умолк и огляделся. Затаивший дыхание класс прорвало гомерическим хохотом! Оказывается, я пел громко, а притихшие было одноклассники только и ждали, когда я это замечу.

Еще одна поворотная точка в моих отношениях с музыкой — импровизированный концерт в школьной столовой. Во время обеда я влез на стул и запел «Прекрасное далеко». Ученики разом перестали греметь ложками и разговаривать. В порыве вдохновения я перебрался на стол, встал в патетическую позу и завершил исполнение, сорвав бурю искренних аплодисментов.

С тех пор я пел везде — дома, на вечеринках, на утренниках... Музыка стала моей жизнью — окончательно и бесповоротно. Высоцкий, Майкл Джексон, да и вообще многая зарубежная музыка, из той, которую можно было достать...

Черт возьми, я должен был учиться в музыкальной школе! Это было о-че-вид-но!.. Однако время шло, и, если бы не усилия Зои Николаевны Кантор, я мог бы никогда там не оказаться.

Настойчивая педагог по вокалу не раз приезжала к нам на улицу Толстого. Добрая фея в облаке кудряшек проходила во двор через железные ворота, проплывала сквозь цветущий палисадник и поставленным голосом мягко выворачивала моих родителей наизнанку. Те смущались перед лицом представителя большой музыки, но гнули свое: музшкола далеко, возить меня некому, а приобрести фортепиано для занятий им так же просто, как заиметь собственный дирижабль. То есть невозможно.


ПАПА У МЕНЯ ИЗ КАБАРДИНО-БАЛКАРИИ, МАМА ТАТАРКА, НУ, В ОБЩЕМ, Я РУССКИЙ!


Зоя Николаевна кивала, входила в положение и предлагала варианты. Нельзя фортепиано, тогда пусть будет хотя бы аккордеон. Он дешевле. У него есть и другие достоинства... Раз уж вы такие упорные, купите ему аккордеон на двоих с сестрой! Каждому вашему ребенку по полаккордеона!..

Фея уходила, а я превращал жизнь родителей в сплошное промывание мозгов с редкими перерывами на беспокойный сон. И мы их, наконец, дожали.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное