Читаем Хроники. От хулигана до мечтателя полностью

Более осознанным увлечением — тогда я учился в третьем классе музыкальной и, соответственно, в восьмом классе средней школы — стала девушка по имени Зарина, которая была классом старше. Мы познакомились в музыкалке, на занятиях по хору, и я долго не знал, как половчее к ней подступиться.

Длинные, антрацитово-черные волосы, улыбка, большие притягивающие глаза... Зарина была необыкновенной — во всем. Она извлекала из сумочки записные книжки, каких не было ни у кого в школе, она носила оригинальные вещи — до сих пор помню ее юбки чуть выше колена и туфли на платформе...

Кавказские традиции предписывали ей чтить старших, уважать мужчин... и многое другое — под общим название, «вести себя достойно». В то же время Зарина была очень современной. А еще — живой и веселой. Возвышенной, тонкой... И эта ее манера говорить — тягуче и размеренно... Пластика ее медленных движений... Натурально, у меня до сих пор мурашки по коже — от одних воспоминаний! А тогда я просто пропал в обожании, притянутый ее восточной красотой и темпераментом.

Для начала мы подружились...

Звучит многообещающе, да? Только не забывайте, что сейчас речь о детях; о взрослых отношениях мы наговоримся позднее.

...Подружились, и я стал бывать у нее дома. Познакомился с ее родителями и сестрой Беллой...

Я буквально наматывал круги вокруг Зарины, хотя открыть ей свои чувства у меня еще не получалось. Даже когда я собирался с духом и думал, что сегодня — обязательно скажу. Вот увижу ее — и первая моя фраза будет признанием в любви...

— Привет, как дела? — говорил я вместо признания. В следующий момент мне хотелось хлопнуть себя по лбу, обозвать идиотом, мямлей, земляным червяком...

...И все-таки Зарина относилась ко мне благосклонно (при моих-то неловких ухаживаниях!) и даже стремилась общаться. Это давало надежду на взаимность и спасало мою бестолковую голову, которую временами хотелось разбить о стену — за льющийся из нее сумбурный лепет.

Кроме моих едва оформившихся, юношеских притязаний, нас с Зариной объединяла общность интересов. Мы оба были одержимы музыкой — поэтому могли быть рядом сколь угодно долго и даже на конкурсы ездили вместе. И один раз, к моей несказанной радости, Зарина выступила на «Молодых голосах Кавказа» в качестве моей бэк-вокалистки!..

 Порою, когда мне совершенно не хотелось тащиться в музыкальную школу, я звонил ей и спрашивал:

«Зарина, ты сегодня будешь на занятиях?»

«Буду», — отвечала она, и мне ничего не оставалось, как пересилить лень и тоже приехать.

Кстати говоря, я даже сейчас помню ее номер. Эта дисциплинированная девушка очень редко пропускала репетиции. Мне приходилось соответствовать — быть образцовым учеником. А что делать? Сильные чувства мобилизуют волю.

...«Я люблю тебя» — мы никогда не произносили этих слов вслух. Но они были во взглядах, жестах, интонациях... Мы оба понимали всю серьезность происходящего. И не торопились сковывать возникшее между нами красивое нечто поспешными обязательствами.

Я уж точно перестал торопиться — и тому были причины. Все же недаром в начале отношений мне не удалось рубануть сплеча и грубо назвать вещи своими именами. Это было бы ошибкой — слишком рано, слишком прямолинейно... Я наконец осознал, что короткое «люблю» обязывает дать возлюбленной что-то по-настоящему существенное. Чего у меня еще не было — не наработал. За душой имелись только перспективы успеха, а не сам успех. Сперва требовалось состояться. Ну, хотя бы материально. А то нашелся, понимаете, ухажер без гроша в кармане... Я даже в таком возрасте четко это понимал.

Моя Зарина нравилась многим — кабардинские парни за ней так и ухлестывали. Это будило во мне древнюю жажду убийства соперников. От ревности темнело в глазах, и требовалось время, чтобы прийти в норму... Формально у меня все еще не было повода считать ее своей девушкой. Зато были причины.

Знаете, чем в таких случаях отличается причина от повода? Причина — это все, что описано выше. Нарождающееся, затем крепнущее взаимное притяжение, очевидная связь двух людей. А повод — любая форма «взрослого» телесного контакта. Ничего, что я об этом так сухо? Просто любители «клубнички» меня, мягко говоря, достали. Рассказываешь о светлом и прекрасном, а от тебя ждут невесть какого разврата... Ладно, проехали. Я ведь действительно собирался перейти к одному маленькому «поводу» в нашем с Зариной романе.

Она оканчивала среднюю школу, и я пришел к ней на выпускной бал. Потом мы отправились гулять по городу как-то незаметно забрели в заброшенный парк аттракционов. Разломанные конструкции с краской, которая клочьями облетала под напором ржавчины, тонули в буйной зелени. Воздух состоял из запахов летней ночи; сверху нас гипнотизировало звездное небо. Мы целовались на лавочке посреди этого очаровательного безумия. Мой первый поцелуй и первый, как мне казалось, момент истины: вот оно! Любовь на всю жизнь...

Дальше ничего не случилось — просто потому, что в ту ночь это было бы лишним.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное