Хроники Потусторонья: Проект (СИ)

Им владело странное спокойствие, иррациональное в этой немыслимой ситуации. Он никогда не отличался импульсивностью — но эту безэмоциональность объяснить не мог. Возможно, в глубине души он уже признавал их поражение, принимал со смирением слабого, с покорностью побеждённого. Враг всё равно стократ сильнее, времени всё равно не осталось, и даже самый могучий Ангел не сможет держаться вечно. Однажды она устанет, однажды даст слабину, однажды её руки откажутся подчиняться ей, и огненный клинок упадет на чёрную землю Мира Духов. И тогда Враг нанесёт свой последний удар, — сокрушительный удар, который поставит точку в этом отчаянном сопротивлении.

Тогда сопротивляйся сам, кричал где-то внутри едва слышный голос рассудка. Вспомни: это иллюзия. Она призвана, чтобы задержать Воинов Радуги внутри себя, чтобы Искажённый мог спокойно слиться с Истоком. Возможно, причины твоего невероятного спокойствия стоит искать именно в этом. Он хочет, чтобы ты расслабился. Сдался. Прекратил сопротивление. Это Война, вспомни. Неужели тебе всё равно, жить или погибнуть, сгинуть, стать ничем?

А Шанталь? Как же она? Ты бросишь и её? Вспомни: она — твоё Создание. Вспомни слова Кастальского, вспомни, как он цитировал Экзюпери. Ты в ответе за ту, которую создал. Ты не имеешь права бросать её, обрекая на распад. Если ты и правда любишь её, ты станешь сражаться. Ты встанешь сейчас (слышишь — шаги по коридору?) и сделаешь всё, чтобы выйти из этой камеры, из этой иллюзии.

Действуй, ну же!

И тогда юноша встал к стене, раскинул руки и закричал. И был этот крик до краёв наполнен отчаяньем, болью и страданием…

…Спину сержанта окатило ушатом ледяного пота. Крик всё звучал и звучал — громко, пронзительно, разрывая барабанные перепонки, — и доносился он из той самой «одиночки», в которой заперли психопата, по слухам порешившего свою подружку. Сержант не хотел подходить к этой двери. Ну его, этого психа. И так нервы ни к чёрту, а тут ещё он разорался.

И вдруг всё прекратилось. Крик стих. Поглядеть, что ли, как он там. А то уж больно жутко орал, словно резали его заживо.

Сержанта передёрнуло. И надо же было именно его дежурству выпасть на эту ночь! Завтра психа увезут, а там трава не расти! Участок снова станет относительно спокойным и тихим местечком. Так нет же!..

— Эй, ты как там? Чего орёшь?

Вязкая, склизкая тишина заливала уши. Вот и чего он, спрашивается, молчит? Чего не отвечает? То орал, понимаешь, как резаный, а то вдруг умолк. Ой, не к добру…

Сержант силой заставил себя подойти к двери «одиночки» и, отперев окошко, заглянул вовнутрь.

Но внутри было неожиданно темно и почти ничего не видно. Сержант посветил в окошко фонарём: луч выхватил из тьмы какие-то неясные очертания, там, у дальней стены, над койкой…

Фух. Ладно. Всё равно нутром чуял, что дверь придётся открывать. Хорошо, значит так. Достать с пояса связку ключей, выбрать нужный. Потом не с первой (и не со второй) попытки попасть в замочную скважину и повернуть в ней ключ.

Замок хрустко щёлкнул.

Он утёр лоб рукавом и медленно, осторожно потянул дверь на себя.

— Эй, ты, там. Ты живой вообще?

Тишина.

Ох, как нехорошо. Ох, какое предчувствие плохое. Ох, не к добру всё это, не к добру…

Противно скрипнула, открываясь, дверь. Сержант попытался нащупать на стене выключатель, но у него ничего не вышло. Тогда, титаническим усилием воли взяв себя в руки (а заодно понося себя по чём свет стоит за свою трусость), сержант посветил фонарём прямо туда, на противоположную стену.

И что это такое? Кровь? Что там висит, на стене? Кто там висит? Словно живое распятие: ладони пробиты двумя здоровенными гвоздями. Под тяжестью тела руки натянулись: на локтях полопалась и разорвалась кожа, а где-то и плоть, оставив страшные, рваные, беспрестанно кровоточащие раны. Русоволосая голова бессильно свесилась на грудь. Худое тело, всё в ссадинах и синяках от ударов, иссечённое — чем? Кнутом? Кровь сочится из ран, струйками стекая на худые бёдра, а потом по тощим, как щепки, ногам — вниз, к ступням. А здесь — ещё два гвоздя. Хорошие гвозди, автоматически подумал сержант, «трёхсотка»…

С оглушительным грохотом разбилась о бетонный пол капля крови, сорвавшись с одного из гвоздей, вбитых юноше в стопы.

И тогда сержант, опомнившись, закричал. Потом, видимо, в целях экономии энергии, тяжко бухнулся в обморок и более не шевелился. А распятый висел на стене «одиночки», не подавая признаков жизни…

…Незримо стоявший в самом тёмном углу камеры Валентин задумчиво поглядел на грузную тушу, безжизненно лежавшую на полу.

Вот, значит, как оно было.

Однако медлить нельзя. Проход открыт — но ведь сержант может прийти в себя. Да и иллюзия долго не провисит: всё-таки это не Миролюдье, это чужая иллюзия, и кто знает, как она отреагирует на подобное изменение сценария.