Хроники Потусторонья: Проект (СИ)

Что за жизнь такая. Сейчас бы куда-нибудь… в Крым, например. Феодосия. Анапа. Чёрное море плещется, чайки орут как оголтелые, на пляжном песочке кофе по-турецки готовить можно… Жара, жара, проклятая Москва, проклятый Ершалаим, ненавистная жизнь, ненавистная работа. Ещё спасибо Фёдорову, а то кем бы ты сейчас был, товарищ майор, после того, как тебя из «органов» попёрли? Пошёл бы в какие-нибудь охранники, клептоманов по супермаркетам ловить, или в каком-нибудь банке стоять по стойке смирно, что твой тауэрский часовой. Что за жизнь… А дома — Мариночка, свет очей, кошка дикая; чуть что — в истерику, а в истерическом состоянии так и норовит физиономию коготками своими наманикюренными располосовать, да ещё своим братом-имбецилом-адвокатом грозится: отсужу, мол, честно нажитое, будешь знать. И правильно, Герман Сергеич, и поделом тебе будет. Нечего было в сорок два года на двадцатилетнюю дурочку заглядываться. Получай теперь, фашист, гранату, да по полной программе, да не забывай расписываться в получении… Как же я устал, Господи. Как же я устал…

Однако вернёмся в милый нашему сердцу «пытошный застенок». Если подумать, пытают здесь не задержанного Валентина Звезду, о нет. Пытают здесь меня, штатного психолога собственной персоной. Максимов, возможно, думает о том же самом — но какое мне дело до этого старого пня?

Так, Герман Сергеич, соберись, ну же. Сейчас прощупаешь мальчишку, найдёшь у него болевые точечки, и мигом он у тебя расколется, во всём признается, запоёт, как миленький. И не таких раскалывали. Вспомни, как тогда, в Кабуле… Хотя нет. Об этом лучше лишний раз не вспоминать. По-крайней мере, кошмары сниться перестали…

Нуте-с, Валентин Иосифович, душа моя, что же вы нам ещё расскажете?

— Вас, молодой человек, задержали по подозрению в убийстве. Вам это известно?

Вздохнул устало. Сколько раз он это слышал?

— Да, господин психо… То есть Герман Сергеевич. Вот только эти люди ничего не поняли, запутались, а оттого и следствие запутали. Я никого не убивал. Я просто…

— Не убивали? А у меня вот тут есть показания свидетелей, соседей ваших.

Юноша улыбнулся — мне показалось, чуть снисходительно.

— Так я вам и говорю. Они сами не знают, что они видели. Сами не знают, что говорят.

— Не знают, вот как? Ну-с, вот здесь у меня, например, показания гражданки Никифоровой, 1929 года рождения… И эта самая Никифорова утверждает, что последние два месяца видела вас с некоей девушкой, имени которой вышеуказанная гражданка не знает. А вот — гражданин Сельцов, 1965 года рождения… утверждает, что девушку звали… Шанталь? Серьёзно? Необычное имя, особенно для Мытищ. Французское? Что вы, Валентин Иосифович, можете мне на это сказать?

Улыбка сошла с лица задержанного. Нет, друг дорогой, ты мне лапшу на уши не вешай. «Не знают, что говорят», конечно же. Никакой ты не ангел, и не Иешуа. Просто жара, мозги плавятся.

— Гроза будет.

Он произнёс это как-то буднично и совершенно не к месту, словно мы с ним не в «пытошной» сидели, а где-нибудь в скверике, на скамеечке.

Задурить меня пытается, чертёнок белобрысый, как пить дать. А вообще, похоже, паренёк-таки психический. Как я и думал. Ещё бы, опыт — это вам не жук чихнул. Всяких повидали — да, Герман Сергеич? — на всякое насмотрелись. И на нормальных, и на ненормальных.

— Вы вот что, Валентин Иосифович, вы мне это бросьте! Отвечайте на поставленный вопрос: была такая девушка или нет?

Валентин Звезда вздохнул — тяжело и как-то замученно, по-стариковски. Мол, чего вы ко мне пристали, дайте помереть спокойно… Или как там было у Стругацких.

— Можно и так сказать.

Нет, он-таки издевается. «Можно и так сказать»? А как ещё можно сказать? Кажется, я начинаю понимать, отчего его прозвали Иллюзионистом. Сдаётся мне, этот молокосос каким-то образом умудрялся задуривать следователей до такой степени, что они переставали отличать бред от правды. Иллюзии, значит, да? «То ли девушка, а то ли виденье»?

Сил моих нет. И ещё эта трижды проклятая жара. Да кабы не жара, и проблем бы не было! А тут ещё Максимов, скотобаза, сидит и ни слова, ни слова не говорит! Да что он там, этот профессор психиатрии, мать его за ногу, язык проглотил, что ли?!

Такое ощущение, будто «пытошная» застыла в этом душном мареве, как муха в янтаре. Воздух загустел, как кисель, и в этом киселе люди кажутся глупыми куклами, манекенами, которых рассадил по углам неведомый декоратор. Имитация жизни. Имитация допроса. В сущности, всё это действо и есть имитация: ведь если он психический, так его один чёрт на экспертизу везти, у нас же тут всё равно «предвариловка». Бюрократы эти… Крючкотворы… Лишь бы бумагу портить. Вот сидит в углу пристав, пишет. Или не пишет? Проклятье…

— Эй, там! — кричу в сторону двери. — Воды принесите!

И в этот самый момент замечаю, что на столе, чуть поодаль и наискосок от меня стоит стакан. С прозрачной жидкостью, что характерно. Очевидно, с водой. Когда это его успели принести? Кто? Дверь же вроде не открывали. Более того, минуту назад никакого стакана тут не было! А теперь есть. Почему, спрашивается? По-че-му? А?