Хроники старого меломана

У меня появилась ещё одна тайна — телефон с выходом на город. В небольшой комнатке, примыкавшей к приёмной начальства, я работал на печатной машинке. Там же висел распределительный щиток с шинами коммутации АЗС. Мне было достаточно снять навесной замочек со шкафчика и перебросить контакт телефона в кабинете главного инженера с местной на городскую линию. Оставалось проникнуть в скромные апартаменты майора Тарасенко, где на рабочем столе стоял телефонный аппарат, набрать код города и выходить на связь.

Будучи дневальным штаба, мне приходилось иногда исполнять прямые обязанности шныря — мыть коридор с лестничной площадкой. Делать я мог это только в вечернее время, когда начальство уходило с работы. И вот именно тогда я, побросав в коридоре ведро и швабру, прошмыгивал в заветную каморку, далее в кабинет.

Зоновские «специалисты» изготовили мне ключик, после чего отпереть дверной замок не составляло труда. В кабинете я вальяжно рассаживался в кресле и звонил жене, друзьям, а также родственникам узкого круга осуждённых, посвящённых в мою тайну. В кабинете стоял большой цветной телевизор, и было бы глупо не воспользоваться возможностью его включить. Для конспирации задёргивал шторы, чтобы с улицы не видели отсветов в окне. Так что, первые выпуски легендарного «Взгляда», молчановские «До и после полуночи» и другие яркие новаторские программы смотрел, не отрывая глаз. На каком-то этапе я расслабился и совсем потерял страх. Но, на то и щука в реке, чтоб карась не дремал! То, что должно было случится — произошло. Во время очередного сеанса в одном из кабинетов кто-то снял трубку, и меня услышали! Грубый голос приказал немедленно отключиться, что я и без подсказки сделал молниеносно. Кинулся в закуток, лихорадочно перебросил контакты и закрыл на ключ замок щитка. В коридоре раздались шаги, в дверь загрохотали. Когда я отомкнул дверь, то увидел на пороге ДПНК капитана Дробязко.

— Это ты болтал по телефону?

— Нет, гражданин капитан, я тут документы перепечатывал, срочно просили на завтра.

— Ладно, топай в отряд, завтра разберёмся!

Я, как побитая собака, поплёлся в отряд, прекрасно понимая, что моя самодеятельность с рук не сойдёт. Не ахти какой проступок, но, если дежурный доложит о происшествии начальству, меня на тёплом месте не оставят. Не оправдал доверие, подставил Гаровникова и усложнил себе жизнь.

Взысканий не было, меня просто перевели в рабочую бригаду — вход в техническую библиотеку стал заказан. В одночасье я из блатных превратился в рядового зека. И никого не интересовали прежние добродетели: умение печатать на машинке, переплетать книги и заслуги на художественном поприще. Гаровников, возможно, и сожалел, я ловил его укоризненные взгляды, но начальник сделать ничего не мог: больно нежелательной фигурой я стал. Дёрнули в оперчасть, допросили. Кум понимающе кивал, когда я отбрехивался от обвинений в незаконных телефонных разговорах. Не виноват — и всё! Мой случай особый, выпадающий из списка традиционных нарушений режима. Таких, как драки, пьянство или владение запрещёнными предметами. Пока что убрали провинившегося подальше от соблазнов. Но начальству подвернулся случай поквитаться со мной, и об этом чуть позже.

В бригаде я занимался распайкой плат. На тот момент у меня уже был аттестат монтажника радиоаппаратуры и приборов. С отличием. Это моя четвёртая специальность, полученная уже в стенах колонии. А третья профессия, о которой я как-то забыл упомянуть, — бармен. Получил я её в вечерней группе при училище № 131 на следующий год после памятного олимпийского выпуска. Особо напрягаться не пришлось, ведь программа очень похожа, лишь новая дисциплина — техническое приготовление коктейлей, да ряд особенностей ремесла буфетчика. Сейчас можно с гордостью заявить, что я закончил четыре технических колледжа (в советское время название ПТУ звучало как-то убого), и являюсь специалистом широкого профиля. Аж, гордость берёт!

Нет худа без добра — свободного времени стало гораздо больше. Я с головой окунулся в чтение. Особенно зацепили два трагических произведения Разгона и Жигулина. Автобиографическая проза обоих посвящена сталинским репрессиям. Писатель, критик и правозащитник Лев Разгон провёл в лагерях семнадцать лет. Поэт и прозаик Анатолий Жигулин попал под «молотки» в 1950-м и отсидел четыре года. В первом случае выпускник педагогического института, член партии, некоторое время работавший в НКВД, стал классической жертвой политических репрессий. А вот Жигулин ещё в школе примкнул к «Коммунистической партии молодёжи» — подпольной организации, целью которой молодые люди видели борьбу за возврат советского государства к «ленинским принципам».