Честно признаться, Норико гладила весьма неумело, и мне вовсе не было приятно, однако ради процесса тренировки я сделал вид, будто мне нравится. Можно надеяться, теперь она наконец перестанет охотиться за моим хвостом.
– И-и-и! – взвизгнула Норико, отдернув руку.
Я невольно сжался.
– У него… у него в горле какая-то кость… она движется, вверх-вниз… Фу-у-у!
– Не волнуйся. Это он так мурлыкает, когда ему приятно, – вступился за меня Сатору.
– Оказывается, кошки мурлыкают горлом… – удивленно заметила Норико.
Она вроде как успокоилась и даже погладила пальцем меня по шее.
– А чем еще кошки могут мурлыкать?
– Я думала, они мурлыкают ртом…
Норико наконец перестала меня гладить, и я перестал мурлыкать. А потом забрался в картонную коробку, которую специально поставили в углу гостиной.
Эта коробка, которую Сатору мне выбрал, была то, что надо, – в меру тесная и очень уютная.
– Сатору, до каких пор будет стоять здесь эта коробка?
– Нане она нравится, пусть еще постоит…
– Но мне она не нравится. Такое ощущение, что мы не до конца распаковали вещи. Я же купила специально для Нана кошачью кроватку и когтеточку.
Коробка – это совершенно другое, не то что ваши кроватки и когтеточки!
Так Норико привыкала к присутствию кошки в ее доме. Пугаясь и удивляясь.
– А как ему эта? – спросила Норико, притащив другую коробку, видимо, на замену старой, которую я уже успел прилично ободрать.
Норико взяла эту новую коробку и слегка усовершенствовала ее – сделала пошире и стенки пониже, а потом укрепила все это скотчем.
– Эта новее и просторнее, – сказала она. – Тут двойной слой картона, и Нана ее хватит надолго, чтобы точить когти. Давай выбросим старую? Она такая ободранная, и углы у нее все смялись.
– Гм… Нана, как тебе? – Сатору покосился на меня.
Я зевнул, широко открыв пасть.
Проигнорировав творение Норико, я забрался в старую коробку. Вид у Норико был ужасно разочарованный.
Сатору со смехом наблюдал за всем этим.
– Наверное, было правильней не переделывать коробку. Когда мы решим заменить коробку, давай оставим все как есть?
– Но я так старалась.
Какое-то время коробка Норико сиротливо стояла рядом со старой, но в итоге была отправлена в мусорный ящик.
Сатору начал посещать клинику почти ежедневно. Она была расположена поблизости от дома, можно было свободно дойти пешком. Сатору уходил рано утром и иногда очень надолго там задерживался. Возможно, в клинике были очереди, или же обследования и процедуры занимали много времени.
Правая рука Сатору была истыкана шприцами, черно-синие синяки уже не успевали рассасываться. Вскоре и левая рука стала выглядеть точно так же. Меня кололи раз в году, когда делали прививки, и я люто ненавидел это дело, а вот Сатору – его кололи бесконечно, я не уставал поражаться его терпению.
Но увы, сколько бы он ни ходил в эту свою клинику, запах, исходивший от него, не менялся в лучшую сторону. Он становился только сильнее и сильнее. Как говорили мне раньше те кошки и собаки,
Никакое живое существо не спасти, если у него такой запах.
Порой Норико плакала украдкой, но об этом знал только я. При Сатору она старалась держаться и никогда не показывала своих слез, ну а коты были не в счет.
Она больше не визжала, когда я терся о ее ноги, и ей вроде даже стало нравиться щекотать меня под подбородком.
Весь город замело белым снегом, а ягоды на рябинах вдоль дороги становились только алее от морозов.
– Нана, пойдем гулять!
Сатору уже совсем обессилел и, сходив с утра в клинику, мог, вернувшись, проспать до самого вечера, но он никогда не пропускал прогулки со мной.
Было холодно и скользко, но мы выходили на улицу регулярно – за исключением тех дней, когда он задерживался в клинике или мела метель.
– Нана, ты ведь первый раз в таком месте, да? Где столько снега…