Хроники внутреннего сгорания

И он говорит: я пытался жить — по тебе, с улыбкой смотреть вперед,

этим птицам толстым булки крошить и загадывать желания на Новый

Год. Ведь такому, как я, не место с тобой. Я, говорит, злой.

Подступает к их голосам зима, омертвелой стоит стеной.

Не умею ломать себя, лучше — сам, все наладится, не робей (не умею

верить твоим небесам, не умею любить людей...)

У судьбы в руках мелькают блестящие спицы,

и от блеска небо безвыходней и бездонней..

В десять вечера им еще некуда расходиться,

и она до дрожи сжимает его ладони.

ты не молчи ты главное говори

знаешь они соскучились по тебе

свечками загораются снегири

на белизне опускающихся небес

просто побудь когда наступает ночь

с этими одинокими на земле

знаешь как горько в третьем часу одной

дым сигаретный едок и горек хлеб

если ты не умеешь ходить по воде

воду в вино и лечить телесную боль

дай им хотя бы тихий морозный день

дай им хотя бы знать, что они с тобой

если вся эта мутно-серая взвесь

если этот ребристый колючий лед

дай им хотя бы веру что кто-то есть

кто их всегда прощает и где-то ждет

Месяц — май, и листья клейко лоснятся, золотою нитью солнце к небу пришей. Я воюю против чудовищ — тех, которые снятся, тех, которые живут у тебя в душе.

У тебя есть, конечно, отличный мир, на ветру облака веснятся.

И чудовища снятся.

Месяц май, мне от роду двадцать.

Золоченый утренний миг.

Хлопает дверями балконными, долети, поднимись, дотянись. Это страшно — с чужими драконами. Никакой, понимаешь, брони. По-весеннему голые плечи, городская лежит тропа. Только шпагу держи покрепче, если некуда отступать.

Это как от пламени жидкого отмывать свое счастье куцее. Только, понимаешь, держи его и целуй в ключицу, прикусывая.

Месяц май, мне от роду двадцать, золотое утро, две чашки кофе, на стене твоя тень — горбоносый профиль. Я — уже могу ничего не бояться.

...Будет — май. Ударит дождем по кленам.

С головы до ног обрызгает новым миром.

И взлетают два золотых дракона.

Дай-то бог.

И ветер такой зеленый.

Дай-то бог, мой милый.

Вечер такой прозрачный,

со вкусом винным,

первый весенний вечер неизъяснимый.

Я не знаю, творим ли мы будущее

или просто видим,

когда сочиняем первые строки

своим любимым.

Впрочем, так и получается — сочинять губами разбитыми,

биться в стены и грабли — лишь бы не лгать.

Смелее.

Я любила тебя больше, чем лето, страну и родителей.

Я и теперь ни о чем еще не жалею.

Впрочем, так и получается — отдаваться каждой строкою,

тебе и каждому, кто читает.

А иначе получается лживое и чужое,

но вот если б ты знал, как не хватает покоя,

только правда — она такая.

Иногда и думаешь — как я от нее устала.

И почти решаешь: вот здесь немного исправлю.

Я пишу тебе. Это ближе, чем спать под одним одеялом

и шептать, засыпая: «Я тебя никогда не оставлю».

А еще, знаешь, ходят такие: в глазах огонь, а в груди дыра,

и еще такая улыбка: ну, подходи, ты.

Вот они идут и не знают, как это, страх,

и если других сжигали тогда на кострах,

то этих не трогали ни бог, ни черт, ни иезуиты.

А они не пьют ни крови, ни молока,

а походочка пружиниста и легка,

ветер шелестит, и слышно, как он

перелистывает их шаги.

Вот идет такая по осени, а город рыж и в нее влюблен,

плавен улицы темный изгиб.

А ты не трогай, ты близко не подходи,

ты же видишь дыру в груди,

в никуда улыбающиеся глаза.

Ты же видишь, как ступает, не глядя, что впереди,

не оглядываясь назад.

Если лунный свет — то высветит пустоту,

не увидишь их на свету.

Вот идет такая по осени, и желтый лист сквозь дыру парит,

город церквушками щетинится, словно еж.

А ты не подходи, ты за руку не бери.

Ты молодой, еще поживешь.

ЛЕТУЧИЙ ГОЛЛАНДЕЦ

БАЛЛАДА О РАЗЛУКЕ

И — да, капитан мой, мы встретимся на берегу,

на южном горластом заплеванном побережье,

там ходят юнцы вразвалку походкой небрежной,

там ярмарки, пляс, и цыганки, и танцы медвежьи,

на том берегу, капитан мой, на том берегу.

Послушайте женщину, мой капитан, — предреку:

вам будут подвластны все тропы и тропки на свете,

и даже сейчас в вас играют подростки и дети,

спуская кораблики или бросая сети.

Но все же мы встретимся с вами на том берегу.

Начертаны руны на горном прозрачном снегу,

на дальнем снегу, и не мне, капитан, изменить их.

Я тку паруса и запуталась в собственных нитях,

а ветер под окнами — вредный истерик и нытик.

Мы встретимся. Встретимся. Только на том берегу.

И то, что вы мне оставляете — я берегу,

и нет ничего мне на свете родней и дороже,

чем запах морей на моей сухопутной коже,

чем бриз в занавесках за мили от моря — но все же

мы встретимся, мой капитан.

На другом берегу.

БАЛЛАДА О ЛЮБВИ

Но ты — люби. И ничего, что тьма, и снег летит, иголками дробясь, —

люби. Сие не больше чем зима. Она пройдет и не сильней тебя.

Люби. Пока ты любишь, ты стоишь. Все остальное — ветер на шоссе. И

ты бредешь по белой полосе, но не сгибайся. Ты сильнее. И —

люби его сквозь расстоянья все.

Когда начнет казаться — хуже нет, — поверь, что есть, и это впереди. И

жизнь прерывиста, как интернет, и чистый новый лист — поди найди. Но

ты люби. Не подними руки, не заслонись от ветра, — это жизнь. Пронза-