Хроники всего мира: Время расцвета

Город бурлил, хоть и было уже поздно. Дюрр зашёл к знакомому пекарю, тот оставлял для его хозяйки свежий хлеб, забрал булки, пошагал дворами к дому. Когда пересекал площадь, видел, что горят окна столовой: фрау Яблонски, видимо, ждала постояльца к ужину, хотя говорил ей, что работы много и он будет всё больше опаздывать, чем ужинать. Но хозяйка спокойно ответила, что привыкла ждать мужа с озера в любую погоду: лишь бы вернулся. Отпер дверь, с порога крикнул:

– Фрау Улла, я забрал ваш тыквенный хлеб!

Прошёл в столовую и опешил – чёртова кукла пила чай и радостно ему улыбалась.

* * *

Так и зажили. Через день Эмма перевезла вещи, Людвигу не оставалось ничего, как молчать и помогать. Конструктора накрывало волнами то жара, то холода, то неуёмного желания, то агрессивной злости. Он, словно волк в капкане, был готов отгрызть себе ногу, лишь бы избежать ожидания мучительной смерти. А то что мозг и сердце Дюрра умирали рядом с Эммой – это к бабке не ходи. После невыносимых первых недель Людвиг принял бой: расправил плечи, трястись перестал. Если суждено пройти ему через боль, что ж, пусть так и будет. Быстрее затянется рана. И если туман ещё периодически его накрывал, то Дюрр в такие моменты усиливал контроль, словно капитан, разглядывающий близкий берег за густым молоком, разлитым в воздухе.

Верхний этаж казарм мужики с верфи заколотили досками, чтобы чужие не шастали. Поэтому немногие работники сосредоточились теперь внизу, и всё чаще их было только двое, каждый в своём кабинетике: в одном конце коридора – Эмма в приёмной, в другом – Людвиг. Как и раньше, он чаще бывал в мастерских, вместе с механиками и слесарями что-то точил, сверлил, пытался опытным путём решить проблему отклонения от курса, дорабатывал рулевое управление, но рано или поздно с озера задувал ледяной ветер, который со свистом проникал в мастерские, начинало холодать, и Дюрр позорно сбегал в служебное помещение. Эмма заботливо брала с собой из дома бутерброды на двоих, покупала в кондитерской лавке плитку шоколада или немного марципанов, иногда – полдюжины яиц, пучок шнитта, кусок сыра, в дождливую погоду обеденная корзина пополнялась бутылкой вина и пряностями. Пока Дюрр что-то там рассчитывал, чертил, комкал и опять чертил, Эмма открывала пустующую теперь кухню, разводила огонь в печке и готовила им двоим перекус. Мелко крошила лук, жарила яичницу-мешанку, заваривала глинтвейн, раскладывала крупными кусками колбасу, сыр, разворачивала бутерброды, зажигала светильник, если было пасмурно, и шла за конструктором. Они сидели в пустой тёплой столовой рядом с плитой, смотрели то в окно, то на еду, то друг на друга, но смотрели по-разному: Дюрр украдкой, а Эмма – смело, глядя в глаза. Глупая кукла, как-то уже смиренно думал Людвиг. Разговаривали о том о сём: Эмма рассказывала о доме и большой семье, Людвиг – всё больше о дирижаблях и том, как они однажды изменят мир.

Потом каждый возвращался в свою келью: конструктор считал, чертил, комкал и снова считал, цеппелинова помощница распечатывала письма, регистрировала их в большую бухгалтерскую книгу, писала ответы и благодарности, часть корреспонденции запаковывала в новые конверты, чтобы через день или два отправить графу в Штутгарт. О смерти его брата все, конечно, знали. На следующий день после похорон Цеппелин приехал в штаб-квартиру, предупредил их, что теперь уж окончательно уезжает, но адрес тот же, задачи всем понятны, давайте плодотворно зиму отработаем, чтобы весной поставить «четвёрку» в производство. Обнялись, пожали руки. Эмма осталась в приёмной, Дюрр вышел проводить начальника на крыльцо.

– Говорят, вы сняли комнаты в одном доме?

– Верно говорят. Сняли, – Дюрр тяжело вздохнул.

– Ну, держитесь, старина. Может, оно и к лучшему. Притрётесь с ней, глядишь, и разлюбите. Может быть, она чавкает за столом, – ободряюще хлопнул Людвига по спине граф.

– Только на это и надеюсь, шеф.

– Ладно, напишите мне, как удастся что-то с управлением решить. Я подумаю, как нам уменьшить парусность: чертовски сложно с порывами бороться. Давайте, старина, не вешайте нос.