Хронофаги

Хотелось счастья — чистого, как студёный Гремячинский родник, и ясного, как ослепительное весеннее небо. Душа рвалась вверх, в неведомые выси, к луне, сияющей во всю свою колдовскую силу. И к Вете, что вечно и гордо попирала её своей босой ножкой.

Невидимые нити, словно струны невероятно старой гитары, вдруг пронзили насквозь, через кожу, мышцы и костный мозг, натуго стягивая гигантские окружности. Он видел, как гигантский, непостижимый уму, змей, невероятно древний и мощный, заворожённо свивает кольца, словно кобра, послушно танцующая под его дудочку, под волшебную лунную флейту. Миллионы, мириады незримых миров пропитывались энергией искреннего раскаяния, наливались силой, обретали прежнюю, твёрдую форму.

Я чувствую… Я их чувствую…

Сердце радостно подскочило, когда пришло понимание:

Я их создаю! Создаю заново! Нечто из Ничто! Как говорил Олег…

Кардиналы, Вета, старик — все они были рядом, их прозрачные силуэты колыхались в божественно-зеленоватом мареве. Глаза закрыты, но вот они все: Мартин хмурится, Олег изумлённо озирается, отец радостно бьёт в ладоши, Иветта кружит в танце, как бабочка. Восторг могущества захлестнул с головой: хотелось обнять их всех крепко-крепко… кроме Бертрана, конечно… и прижать к сердцу, чтобы они знали, что и он не хуже их — и у него есть оно, сердце…

И вспомнилось: томное мычание коров, первая роса на траве, засветло, ещё солнце не встало — небо цвета парного молока, луна над общагой, будто зрелая тыква, взрывается сочной мякотью, и горизонт окрашивается тёплым светом родного окна, где занавески в красных горох и пироги по воскресеньям…

— Хорошо играет, шельма, — пробасил Олег, — заслушаешься…

Валентин мысленно улыбнулся, просветлев от похвалы. В памяти всплыла осень — та самая, неторопливая и ласковая. Руки постепенно вспомнили темп и умение создавать нужные паузы и переливы. Мелодия струилась уверенно, возвращая в мир терпкий шёпот сухих карминных листьев и жухлой травы. Задумчивый октябрьский ветер рвался из отверстия флейты и обволакивал малиновыми мечтами. Повеяло яблоками и рдяным бархатом тенистых аллей.

«Почему только осень? Неужто за тридцать лет ничего не вспомню?»

Пальцы уже устало подрагивали; лёгкие, забитые смолой и никотином, саднило от непривычной нагрузки.

«Надо попробовать. Ещё две мелодии…»

Он коротко выдохнул и заиграл быстро, радостно. Здесь было всё: касание бабочкиных крыльев, морозный орнамент на стёклах, плач стылого дождя и аромат цветущих яблонь. Жар только что отваренной картохи, пение синицы на тополиной ветке, женский смех — рассыпчатый, заразительный.

Валентин на мгновение приоткрыл глаза. Шары и тарелки исчезли. В ясном небе цвета берлинской лазури переливалась молодая радуга. От неё едва различимо отражались ещё с десяток, и он вдруг подумал, что много таких же Валентинов, как он, в других мирах стоят и смотрят на это чудо. Старик отвернулся, что-то увлечённо напевал и притоптывал, уперев руки в боки. Мужчина мельком поймал уважительный взгляд Мартина, мечтательное лицо Иветты и снова зажмурился.

«Последняя…»

Звуки посыпались сочные, зрелые, как спелый виноград. Торопливые, горячие, как пальцы любовника. Краем уха Валентин отметил, как что-то брякнуло о гудрон, покатилось, и Бертран прорычал:

— Я увольняюсь! К чёртовой матери!

— Какого демона?..

— Бегтган… Какая муха тебя укусила?

— Теперь я против вас, братья. Осточертело спасать этот чёртов мир… этих людей, которые только и делают, что вечно пожирают время!..

— Ты нагушаешь пгиказ Макджи! Он назначил ответственным тебя!

— Макджи мёртв, Мартин, пора бы усвоить это! — гаркнул кардинал и повернулся к девушке. — Вета! Прости меня! Если он не заткнётся… ты забудешь меня!.. Весь этот мир не стоит тебя, слышишь?! Весь этот мир… ты дороже всего! Не молчи, прошу тебя… только не молчи…

Валентин открыл глаза, не переставая играть.

Она смотрела на Бертрана, будто в последний раз. Будто знала. И прощалась. Лёгкая и грустная улыбка ясно давала понять, что она изо всех сил старается удержать его в памяти.

— Ты не виноват. Ты не мог иначе…

— Вета, я ошибся… Вета!!!

— Хочешь сухим из воды выйти? — рявкнул Олег. — Мы исполняем твой приказ, а ты дезертируешь!

Бертран горько усмехнулся.

— Братья… Да разве добро совершается по приказу или по долгу службы? Я столько врал всю жизнь, столько трусил… Я так больше не могу…

Он прыгнул так быстро, что Олег едва успел перехватить его почти в сантиметре от Валентина. Вета завизжала. Сцепившись, кардиналы покатились по крыше. Багровый здоровяк отвесил бывшему командиру такую затрещину, что тот на мгновение потерял сознание, но тут же изловчившись, резко ударил по ушам брата рёбрами ладоней. Олег взревел и боднул противника в живот. Бертран охнул, хватил ртом воздуха и одним рывком перебросил кардинала через себя.

Вор опасливо косился на бледного и растерянного Мартина.

— Иггай… — судорожно прошептал тот. — Это наш последний шанс…