Хронофаги

Не веря глазам, девушка перечитала ещё раз. И ещё. Ещё. Вышло. Получилось. Смогла. Впервые за столько лет… Парассо вернулся. Мало того — ожил. Значит, смогут и остальные: Идана, страна Виноградарей…

— Смоглааааааа!!

На какое-то время даже пропало чувство горького опустошения, словно что-то потеряла. Оно возникло недавно, будто из ниоткуда, и неясно было, как от него избавиться.

«Римма была права. Я всё смогу. Главное — не бояться!»

В памяти всплыл Старый дом, надутые паруса простыней, морщинистое лицо Нины Вениаминовны и газетная дверь, за которой…

«Газеты… Газеты!»

Нацепив берет и на ходу прыгнув в пальто, она выскочила на крыльцо и помчалась к серо-оранжевому газетному киоску «Огонёк» за углом. И едва отстояла очередь, получила толстый свёрток местных новостей и собралась выдохнуть с облегчением, как рядом сломанно хрипнуло:

— Добрый день.

Вета вздрогнула и попятилась. Этот маньяк попадался почти каждый день: у почты, на узле электросвязи, на рынке. Здоровался и пялился, как баран на новые ворота. Без сомнения, симпатичный даже седой, но вот глаза… От человека с такими глазами надо бы держаться подальше. Неровён час прирежет и не спросит, как звали.

Помнится, однажды он даже схватил её у подъезда и долго тряс, что-то спрашивая, какой-то бред. Она уж тогда и с жизнью попрощалась.

Девушка юркнула в толпу, затерявшись среди разноцветных пуховиков и чугунных сумок, бьющих по лодыжкам.

Незнакомец угрюмо молчал, оперевшись на угол киоска и провожая взглядом чёрный берет. Он вспомнил, как месяц назад оставил девушку у подъезда и долго безнадёжно повторял:

— Я — Бертран, помнишь? Кардиналы, хронофаги… Чёрный автобус…

Она смотрела чужими глазами и отводила испуганный взгляд в сторону двери. Он протянул ладонь, чтобы в последний раз провести по белокурым перьям, и она дёрнулась в сторону. Это было уже слишком. Будто под дых дали. Бертран опустил голову, развернулся и ушёл.

Навстречу попадались люди, иногда с детьми, собаками, кто-то в машинах. Всех их он ненавидел. Люто. До черноты в глазах. Они выжили. У них целый мир, чтобы снова и снова жрать время, а у него нет Иветты. Нет ничего… Последняя нить оборвалась, оставив вне времени, без отца, без любимой. Без любви и надежды. Мир снова превратился в ад с бородавчатыми Мари и Гнилыми Пьерами.

Вернуться в Чертоги он так и не смог, сколько ни просили Олег и Валентин. Прощание вышло скомканным. Мартин стоял в стороне и молчал. Возможно, он один всё понимал. Сдавая симбионта, Бертран ощутил, насколько беззащитен. Он словно снял кожу, обнажив миру серые нервы и такую уязвимую душу. Новый Хозяин Времени всё кривился, пытаясь улыбнуться, да так и не смог. Лишь кивнул на прощание, взлетая над городом на пару с кардиналами.

Устроиться в православную церковь не удалось: кроме идеального знания текстов Писания, требовали каких-то рекомендаций от батюшек, сорокадневного поста, беседы с настоятелем. Всё слишком изменилось за эти годы. Поначалу Бертран хотел очиститься, справить документы через Олега, поститься тоже не составило бы труда, да потом раздумал. Религия утомляла, не принося облегчения, лгала, а ото лжи воротило, словно от падали.

Демобилизовавшийся кардинал долго бродил по набережным и паркам, старательно избегая людей и места гибели Абдула, Герхардта. Он будто искал что-то. Или кого-то. А кого — и сам не знал. В конце концов, он обменял заработанные франки, открыл небольшой счёт в банке и снял квартирку на Лехновке. Соседи слева оказались буйными алкашами, но после шумной попойки ночью, когда Бертран «успокоил» забулдыг точными ударами по нужным точкам, затихли. Иногда, конечно, брякали бутылками и пытались включать CD, но больше не наглели. Справа всегда вопил ребёнок — надсадно, переходя в вой. Этажом ниже вторила пыльная, словно швабра, древняя выжившая из ума болонка — будто соревнуясь, кто кого переорёт. Собаку удалось подкараулить в подъезде, когда она мчалась по этажам, оглушая визгливым старушечьим лаем; вспомнить, где у животных сонная артерия, не составило труда. Весь вечер под окнами истерично верещала хозяйка, хлопали дверью газели злые ветеринары, уставшие объяснять, что через сутки питомица придёт в себя.