Хронология воды

Я была с Филлипом уже около года. Как я в него влюбилась — услышала его голос прямо позади себя, когда прошла мимо него в коридоре общежития. Самый глубокий голос из всех, что я когда-либо слышала у белых парней. Тот, что вьется вокруг позвоночника, пробирается по шее к подбородку и заставляет рот распахнуться в желании. В голове звучало: я очень далеко от отца я очень далеко от отца я очень далеко от отца я очень далеко от отца.

Я обернулась, а там он. Волнистые волосы до плеч, дико густые ресницы, мокасины и гитара.

Там он и сидел той ночью, играл Suzanne в снегу. Пел в разверстую ночь. И я верхом на Бадди Холли, окосевшая, смотрящая на звезды и орошающая бронзовую голову Бадди. Даже злых девочек можно довести до слез.

Наша игра была обречена по двум причинам.

Причина номер один: целый год я заставляла бедного прекрасного Филлипа вламываться по ночам в дома незнакомцев и заниматься сексом на полу. Не знаю зачем. Он из-за этого совсем свихнулся, должна вам сказать. Приходил в ужас, но все-таки подчинялся, и, когда я врывалась и зажигала свет, он бросался его выключать, выписав всем своим долгим — метр восемьдесят — телом кривую кардиограммы. Я накидывалась на любой алкоголь, какой только могла найти, а Филлип таскался за мной, доливал в бутылки воду и закупоривал, пытаясь вернуть им первозданный вид. Я перетряхивала шкафчики с медикаментами, а он гонялся за мной в темноте, пытаясь спасти маленькие белые таблетки.

А потом мы трахались, я седлала его и принималась объезжать его великолепный член что есть сил, мечтая быть его гитарой, а не какой-то испорченной поехавшей девчонкой, чтобы его пальцы бренчали по мне до смерти, очистили меня, успокоили меня, превратили в женщину, для которой он захотел бы написать песню. Я без рубашки, мои сиськи — два полумесяца, голова запрокинута, волосы растрепаны. Он кончал так сильно, что мне казалось, будто я сломала позвоночник, — у этих длинных и худых парней огромные члены, — и потом мы дышали и смотрели друг на друга во мраке дома, который взломали и заняли, а потом он снова начинал паниковать, вскакивал и застегивал ширинку со скоростью света, оставляя меня липким пятном на полу кинотеатра. Смеющуюся смехом сломанных девочек.

Господи. Бедный Филлип. Как бы я хотела вернуться назад и попросить прощения. Он не был создан для женщины вроде меня — женщины, ярость которой выплескивалась за пределы Техаса. Хотя с тех пор я узнала, что в чрезмерной пассивности тоже есть своя сила.

Причина номер два: он был слишком красив. Сильно красивее меня и сильно красивее красивой женщины. Встречали таких мужчин? Слишком красивый голос, и красивые руки, и красивый член. Но внутри него вся красота разваливалась, потому что он считал себя говном. Ну и, в общем, эти мысли о том, что он говно, превращали его в нечто прямо противоположное мне — в самого пассивного мужчину на планете. В непосредственной близости от любого мало-мальски серьезного источника энергии или конфликта. Которым, собственно, я и была.

И когда меня переполняла ярость, он… короче, он засыпал.

Он единственный человек в моей жизни, который мог заснуть в середине ссоры, — подперев подбородок рукой и закрыв глаза ровно в тот момент, когда ты готовишься нанести решающий удар. Никогда не видела, чтобы кто-нибудь так делал. Меня это выводило из себя. Моя могучая энергия не находила выхода. Десятки раз я была на грани срыва или непроизвольного самовозгорания.

Филлип был из адски большой южной семьи христиан-баптистов, в которой все пели. Всей семьей бесконечно исполняли христианские гимны на большом крыльце семейного дома, с восходящей и нисходящей семейной гармонией в голосах. И его отец был двоюродным голосом бога, и его старший брат был троюродным голосом бога, а еще трое, кроме Филлипа, были сестрами, так что четвероюродный голос бога пал на его худые плечи. Нет, серьезно — сколько, черт возьми, раз можно спеть «Я улечу» или эту жуткую «О благодать»? Неудивительно, что он был таким уставшим.

И вот почему история сексуальных микродвижений девочки-женщины имеет такое значение.

Старший брат Филлипа уже прошел через стадии отвергни бога, покинь дом, стань обкуренным музыкантом, заведи семью, вернись в отчий дом и стань человеком. А Филлип пока только дошел до фазы отвергни бога, покинь дом, стань обкуренным художником и тащи вину размером больше Техаса. Он был сыном-изгоем, который не мог присоединиться к семейному хору на крыльце.

И была я, носившая внутри свой секрет.

Когда Филлип хотел, чтобы вместо секса я ему подрочила, и я не могла и я не могла и я не могла, и когда я хотела отсосать ему, и он не позволял мне он не позволял мне он не позволял мне, — мы встречались со своими ранами в чужом теле. Нашей сексуальностью стали вина в образе красивого нежного мужчины и стыд в образе злой девчонки.