Хрупкий разум. Нейропсихолог о том, какие сбои происходят в мозге и как это меняет личность человека

Хоан больше не мог мыться, он не знал, как готовить еду, спал одетым, на рассвете бродил по самым ужасным улицам Барселоны, не обращая внимания на побои, которые ему причиняли каждый раз, когда его грабили, думая, что он просто еще один пьяница. Именно тогда он захотел поговорить со всеми. Именно тогда он сказал, что не хочет жить тем путем, который неизбежно ждет его впереди. Путь, который приведет к фатальному исходу, но не раньше, чем уничтожит любой намек на человеческое достоинство. Путь, который сначала полностью преобразит его, оставив не тем, кем он был, наполнит все мышцы его тела неконтролируемыми движениями, а затем заставит неподвижно лежать на кровати в гротескной, жесткой и постоянной позе. Путь, который потребует имплантации ему в желудок трубки, через которую его можно будет кормить. Исчезли бы вкусы, напитки и, очевидно, пропала бы способность к общению, хотя на самом деле его существо давно бы исчезло. После он проведет оставшееся время – месяцы или годы – неподвижным, безумным, ригидным, немым и истощенным, будучи кем-то физически и психически неузнаваемым.

Поэтому он решил, пока еще мог решать, что ему не нужно ничего из этого. Он этого не заслужил, мама этого не заслужила, никто этого не заслужил. И он был прав. Мы провели много часов, разговаривая с ним и его семьей. Изучали другие варианты, лучше, чем прекращение существования. Но мы его не нашли.

В последний раз, когда мы виделись, я гладил его плечи, а медсестра нежно ощупывала его руки, чтобы оценить пригодность вен, по которым сегодня отправится нечто, что усыпит его навсегда.

Пока это происходило, пока делали последние шаги, его мать смотрела ему в глаза, разбитые от боли, но полные уверенности. Уверенности в том, что она любит его так сильно, что не может позволить себе не исполнить его волю; что она любит его так сильно, что никогда не допустит, чтобы пришли все те страдания, которых никто не смог бы избежать.

Я был в своей больнице сотни раз и упоминал о ней тысячи раз. Но теперь, когда сел в такси на станции Сантс, раздался приглушенный и надломленный голос. Я чувствую себя так странно, как будто нервничаю. Это особенный день, для многих это первый раз, для меня – первый. Для него это первый и последний раз. Сейчас играет Forever Young Youth Group.

Как он будет одет? Чем будет пахнуть комната? Будет ли там много света? Кто будет его сопровождать и как?

Это были сложные годы. В отношениях с пациентами и особенно с семьями – почти всегда очень сложные моменты. Это нормально. Он их сын и они видят, как он страдает. Они злятся, требуют большего, плачут, исследуют тысячу и одну альтернативу. Это нормально. Это то, что они любят больше всего в этом мире.

С тех пор как Хоан принял решение, моя роль заключалась в том, чтобы сопровождать их, оценивать, в какой степени их ограниченная способность рассуждать позволяла им свободно решать, планировать момент, примирять их с миром и историей, которую им пришлось пережить.

На протяжении всего этого процесса я много раз чувствовал себя в глубоком замешательстве. Мне нужно было увидеть в его словах мир и облегчение, но нашел только гнев и боль. Не сегодня.

Больница пуста, как никогда, может быть, потому, что сейчас август, а может, потому, что только я вижу ее пустой. В любом случае, еще очень рано и в коридорах никого нет – только лучи света, которые рассеиваются по мере приближения чертова облака.

Не сегодня, ради бога, сегодня я не хочу, чтобы небо было затянуто тучами.

Меня сопровождает врач, который всегда был рядом с ним. Он будет тем, кто приготовит лекарство и введет его. Мы добираемся до Хоана и его семьи. Он одет в клетчатую рубашку и шорты, босоногий, спокойно лежит на отведенной для него кровати. Как только я его вижу, понимаю, что сегодня он спокойнее, чем когда-либо, и говорю ему об этом.

– Это самое спокойное время, в которое я видел тебя, Хоан. Сегодня есть спокойствие. Мы дошли до него.

– Спасибо, большое спасибо.

В стороне отчим гладит его по плечу. С другой стороны мать ласкает его руки. Впереди сестра гладит его лицо и волосы. Все улыбаются, со слезами, но улыбаются. А потом он говорит: «Послушайте меня» и заказывает кофе, который, как мне хочется представить, на вкус как миллион сладостей, как победа и свобода. Затем он поворачивается к моему коллеге и говорит:

– Когда мы сможем это сделать? Когда сможем начать?

– В любое время, Хоан, у нас есть для тебя целый день, ты решай.

Хоан отпивает кофе, сохраняя спокойствие, а затем снова говорит:

– Послушайте меня… мы можем начать прямо сейчас.

Собирать пакеты с лекарствами, приготовленными для такого случая, – это что-то странное. Нести эти сумки в руках не менее странно. На самом деле, все, что я делал сегодня, кажется странным. Мы ходим с тремя сумками в руках, пока они ждут в комнате. Как ты можешь ждать, пока приедем? Что происходит, когда кто-то выходит из комнаты, а те, кто остается, знают, что, когда вернемся, это будет решающий момент?