Хрустальная сосна

Я сострил, как мне показалось, очень удачно, по своему адресу и тут же отметил, что в течение нашего разговора Саша-К, забыв свою привычку, не употребил ни одного красочного выражения. И этот факт почему-то потряс и напугал меня гораздо больше, чем ноющие пальцы, туман в глазах и таз с розовой от крови водой, оставшийся после моего мытья. Но я подавил в себе этот секундный страх.

— Вот, на тебе две таблетки баралгина, — успевшая сбегать за аптечкой Тамара протянула мне блестящую облатку. — Прими и ложись.

— Слушаюсь, — бодро, как показалось, отрапортовал я раненой рукой. — Будет исполнено.

— Ты обедал, кстати?

— Нет вообще-то. Поранился до обеда, а дальше все уже куда-то не туда пошло…

— Все равно ты сейчас ложись. Может, уснешь хоть ненадолго, пусть у тебя боль снимет. Парни рыбу ушли ловить — Костя вроде какое-то место вчера нашел, где она плещется все время. Скоро вернуться уже должны. Может, наловят что, я поджарю или сварю. И, в общем, тебя разбужу…

— Спасибо тебе, Тамара, — сказал я, растроганный ее неожиданной заботой. — Ты настоящий друг…

— Да какой там друг, к хренам мышиным… — отмахнулась она. — Лучше бы ты не ранился вообще.

Вот это точно, подумал я; несмотря на чистую одежду, перебинтованную руку и почти успокоившуюся боль, я чувствовал себя как-то неуютно…

* * *

К вечеру рука успокоилась. Кровь уже не точно сочилась: пятно высохло, из красно-бурого стало коричневым. Да и боль отпустила. Правда, под повязкой что-то слегка ныло, но это напоминало последствия обычного ушиба.

Когда грузовик привез утреннюю смену, я даже пошел со Славкой купаться и плескался в реке, подняв раненую руку над водой. Катя посоветовала мне съездить в город и показать там руку.

— Нечего ехать, — возразил я. — На мне, как на собаке, все заживет. Вот увидишь, через пару дней, как обычно, работать буду. Она пожала плечами и отстала от меня; словно сам разговор о моей ране завела скорее для порядка. Сейчас я словно смотрел на нее совершенно прояснившимся взглядом и понимал, сколь безразличен ей в сущности как человек и как личность. Ну то есть не то чтобы вовсе безразличен, просто относилась она ко мне так же, как к любому из нас. Мое осознание этого ощущения было странным. С одной стороны, у меня не было прав надеяться, что она выделит меня из прочих. Но с другой, мое собственное отношение к ней, словно отражаясь, требовало чего-то и с ее стороны. Я злился на себя и ничего не мог поделать. После ужина все пошли на луг играть в волейбол. Я остался один у кострища. Зачем-то достал гитару, попытался играть торчащими из-под бинтов кончиками пальцев. Ничего путного, конечно, не получилось. Только рука заболела сильнее.

Вот как все вышло… — с неожиданным отчаянием думал я, глядя, как ловко Славка отбивает пасованные ему мячи. Ведь надо же было случиться, чтоб проклятые ножи разлетелись именно тогда, когда мы были под хоботом… То есть не мы, в сущности, а только Катя. Сам я стоял далеко и мне ничего не грозило…

Я задавил в себе эту мысль.

Но я смотрел на ребят, слышал их возгласы, и сердце мое грызла внезапная, нежданная тоска. Они беззаботно веселились, совершенно забыв обо мне. Они оставались рядом, но были сейчас неимоверно далеко, и никто, абсолютно никто, не думал, как грустно мне сейчас одному, оказавшемуся неспособным развлекаться вместе со всеми. Чувство безнадежного одиночества, без причин появлявшееся у меня в последние вечера, захлестнуло меня с новой силой. Я вдруг понял, что в самом деле остался совершенно один, хотя формально у меня есть жена и дом. Что Инна давно уже полностью ушла в свою науку, что с начала лета от нее не было ни звонка, ни письма, да и всю весну она провела в лихорадочном отчуждении, пропадая целыми днями в своем институте и готовясь к экспедиции. И здесь, в колхозной компании, по сути я имел лишь иллюзию компании, дружбы и взаимного участия: стоило произойти такой мелочи, как эта пустяковая рана — и стало ясным, что никому нет до меня дел, и жизнь потекла мимо… Я один, по мне топочут ночи, ночи, муки, муки — за спиной моей хлопочут ненадежнейшие руки… Даже эту песню я сейчас не мог сыграть хотя бы для себя.

* * *

— А кто сегодня пойдет со мной за молоком? — спросил Славка вечером, когда мы лениво попивали в столовой чай.

— Я могу сходить, — подал голос Володя.

— Зачем ты?! — возмутился я. — Я пойду, как обычно.

— А твоя рука? — возразила Вика. — Тебе же тяжело будет!

— Пойду! — я стукнул здоровым кулаком по столу. — Что я, какую-то флягу одной рукой два километра не пронесу?! Я здоровый мужик, и не надо делать из меня инвалида. И за молоком отправимся, как обычно. Мы, как всегда, пошли втроем. Казалось, тем самым я ломаю предчувствие судьбы, которая говорившей несколько дней назад, будто я иду по этой дороге в последний раз. Словно я хотел обмануть самого себя и кого-то еще.