Хрустальный мальчик

И не знал он беды и беспокойства, связанных с любовными метаниями, вернее, не вспоминал о них и даже позабыл, сколь тяжело их выносить бывает, если бы не свалилась на его голову цветущая, прекрасная и совершенно неуправляемая в свои-то восемнадцать лет Анна.

Поначалу дед о ней и не думал беспокоиться. В прошлом году Анна тоже ненадолго вернулась домой, встретилась со своей рыжей болтушкой, и не увязалась за нею толпа юных воздыхателей, у которых чувства главенствовали над разумом, а осторожность и рассудительность ещё даже в зачатке не проявились. Семнадцать, на дедов взгляд, от восемнадцати ничем почти не отличались, да и Анна нисколько не изменилась внешне. Так что дед не видел смысла беспокоиться о том, что, по его мнению, и случиться никогда не могло, да ведь случилось-то, а почему, он до сих пор, хоть убейте, взять в толк не мог!

Конечно же, совсем немного времени прошло, прежде чем дед сопоставил факты, всё понял и смирился, пускай ему происходящее ни на единую каплю не нравилось.

Всё началось, когда беззаботная, бестолковая и не связанная никакими обязательствами восемнадцатилетняя Анна ранним утром выехала в лес на старинном велосипеде. До леса она в тот день так и не добралась: ни на рассвете, ни к полудню, ни даже к самому заходу солнца. На безлюдных сонных улочках, ещё покрытых туманной дымкой, её выловила та самая рыжая проказница с буйной шевелюрой, под которой крылись самые жалкие крохи ума. Рыжая девица блаженствовала от того, что всё-таки худо-бедно сдала экзамены и даже в университет пробилась – крошечный, безвестный, где преподавали из рук вон плохо, лишь бы жалование как-нибудь отработать. Родители рыжей девицы к ней не придирались и за столь посредственные успехи даже хвалили: не на то был её ум заточен и направлен. Рыжая плутовка родилась, чтобы быть человеком-праздником, всех кругом очаровывать, и получалось это у неё весьма неплохо. Она не знаний искала, не карьеры, не друзей, а послушного мужа и тёплый уголок от родителей подальше: хоть и были те к ней даже более, чем добры и снисходительны, она всё о мифической воле какой-то мечтала. Дед об этом знал, потому что с отцом её рыбачил частенько, и жалоб выслушал из первых уст он немало. Конечно же, жаль было старику товарища, да только, на его взгляд, сам тот был виноват: не взял дочь в ежовые рукавицы вовремя, не научил почтению, старательности, ни капли скромности не привил. Дед в чужие дела не любил вмешиваться, потому и молчал. Опыт ему подсказывал: частенько, если людям помогаешь, они руку, что их поддерживает, отталкивают с безумной злобой и губы кривят.

И не были бы эти проблемы дедовыми, если бы, на его беду и на беду Анны, не прицепилась рыжая плутовка к его внучке.

Конечно же, не было у рыжей ничего дурного на уме. Она всерьёз Анну подругой считала и хотела осчастливить – по-своему, как она счастье понимала. Вот и растрезвонила всем другим своим приятелям (а у неё в каждом дворе по шесть штук таких сидело), что приехала на каникулы писаная красавица, ходячее совершенство: умна, из большого города, в неплохой университет пробилась, а главное – что нет над нею ныне родительского контроля, только дед один (да разве он что и заметит вовремя?), и нет при ней никакого воздыхателя, никакого ухажёра.

Встрепенулись тотчас необузданные парни во всех концах городка. Поначалу они своей рыжей трещотке не слишком-то доверяли, благо что знали цену её уму и её словам, но та прошлась прямо перед носами их с Анной под руку – и все претензии к её честности тотчас были сняты.

Анну тут сочли красавицей. Дед поначалу смеялся над этими безумствами: столько лет не замечали, а теперь, как молнией ударенные, вдруг прозрели и стали носиться кругами, песни посвящать, сумки с продуктами доносить домой, забор вызывались выровнять… Отбою не было от юных дармовых работников, и дед устал уже кулаками потрясать и кричать хриплым голосом:

– Нет, не надо нам ничего, сами управимся! Тьфу ж на тебя, паразит проклятый!

Парни так просто не уходили, а Анна их и не гнала. Она знай себе посмеивалась, словно бы сидела в кинотеатре и комедию романтическую смотрела, а всё, что происходило кругом неё, её самое и не затрагивало. Дед удивлялся этому её умению, но оно же его и тревожило. Не уставал он бормотать себе под нос:

– Ой, шебутная, ой и шебутная! Накличет же грех на голову!

А Анну только одно и тревожило: что в лес свой любимый она теперь не могла попасть одна. Всюду её подстерегали новые и новые почитатели, и все они знали, где Анна живет, так что даже двери пришлось теперь запирать на ночь, чего дед давным-давно уже и не делал. Не давали парни им обоим проходу.

Стоял август, потихоньку начинала суроветь погода. Близились традиционные безумные игрища молодёжи, на которые Анна однажды попала (и с тех пор дед её боялся туда снова отпускать, да ведь знал, что уйдёт, сколько ей ни запрещай!). Парни искали себе пару, и жадные взоры многих из них впились в Анну – в самую желанную и лакомую для всех добычу, в эдакий приз, в вишенку на прекрасном торте.