Хрустальный мальчик

– Работать всё равно пришлось бы рано или поздно, – пожала плечами Анна, – не век ведь на родительской шее сидеть? Я и подумала: пора, девочка, слезать, свои ноги есть, и пусть пока не особо крепко они стоят, сила в них вскоре прибавится.

Дед не сводил с Анны взгляда. Она светилась радостью, лучилась ею, сияла, как подсолнух на рассвете, но сияние было отражённым, рассеянным, слабело и гасло оно, не распространяясь вширь. И брови Анны оставались слегка – самую малость – нахмуренными, и видел дед, что именно в этой маленькой морщинке и сидит всё беспокойство, которое она принесла с собой в дом сегодня.

Когда солнце перевалило через точку зенита и тени стали потихоньку удлиняться, Анна с дедом сели обедать. Анна и тут не могла успокоиться: вертелась, словно её на булавку насадили, крутила головой, болтала без умолку и так чиркала ногой по полу, что у деда заболела голова. Весёлые солнечные зайчики с любопытством заглядывали в комнату сквозь щели в занавесках и танцевали у Анны на носу, а она забавно щурилась и совсем не выглядела сейчас на свои восемнадцать.

– Больно шебутная ты, Анна, – вынес, наконец, свой вердикт дед.

– А? – она уронила ложку в полупустую тарелку и удивлённо захлопала глазами. – Это ты почему так думаешь, дедушка?

– Да видно же, – вздохнул тот, – вертишься, покою себе найти не можешь. Как будто вовсе не ко мне ты приехала.

Анна покраснела и сжала в кулаках концы скатерти.

– Да что это с тобой такое? – возмущённо закричала она. – Конечно, к тебе я приехала, а к кому бы ещё?

Дед прищурился: столь явная ложь в словах резала ему слух, даже больно было. Солнечный луч, как шпага, лежал между ним и Анной на столе и бросал медовые искорки ей в полупустую тарелку.

– Ну, я вот, положим, и не знаю, – сказал он, – но тебе это точно известно.

– Без понятия, – Анна сердито отвернулась и задрала нос кверху, – что ты такое, дедушка, выдумываешь! Сам ведь знаешь, что у меня в этом городе нету совсе-ем никаких друзей! – она широко развела руками, как будто собиралась обхватить целый мир, решительно взялась за ложку и повторила: – Совсем.

Дед только покивал, будто соглашаясь, и снова взялся за свою ложку. Анна попыхтела ещё для вида немного, а затем склонилась над тарелкой и уничтожила суп так быстро, что он и моргнуть не успел, как будто она зверски проголодалась – только добавки Анна и не подумала попросить. Она торопливо вымыла за обоими посуду, оттащила, наконец, свои огромные чемоданы и толстый рюкзак в старую комнатку, где прежде спала, приезжая на каникулы, и вернулась уже куда более спокойной и серьёзной. Только не истинное это было спокойствие – сдержанность, сформированная усилием воли. Дед сидел на прежнем месте, чинил рыболовную сеть, что вытащил из кладовой, и краем глаза всё следил и следил за Анной.

И вправду она была беспокойная – шебутная. С самого начала слишком уж себе на уме. Таких родителям всегда надо под контролем держать; им глаз да глаз необходим, чтобы на чужую тропинку вдруг не свернули, не ошиблись, не наворотили таких дел, какие никогда не исправишь, даже если очень-очень постараешься. А они вот этого огонька в Анне и не разглядели, упустили девчонку из-под самого носа – но и когда им рассматривать-то было, если Анна всё время то в лесу, но над книжками сидит? Тошнотворный запах тревоги, сдобренный пылью, забивался деду Анны в ноздри, и глаза у него так и слезились от желания чихнуть, но он сдерживался, хотя казалось уже, что невозможно это, и Анну не переставал рассматривать с вниманием подлинного учёного.

Анна вышла из комнат только лишь с лёгкой корзиночкой в руке. В корзиночке лежал красивый, пышный, высокий каравай, несколько сдобных булочек и пачка мятных конфет.

– Будешь? – снова спросила она у деда, протягивая ему конфеты.

– Да куда моим зубам такое-то разгрызть! – невесело рассмеялся старик. – А вот от булок я б не отказался, но ведь и не предложишь ты их дряхлому…

– Я б предложила, – серьёзно кивнула Анна, – но нельзя. Это лесу подношение.

– Ох ты? – вздёрнул бровь дед. – И где же ты наслушалась, как и что лесу дарить надо? Лес не любит ваши булки магазинные, ему своими руками сготовленное приносят, а если обмануть пытаются, лес гневается. Он легко обман распознаёт.

– Я это не покупала, – Анна сердито повела плечом и набросила на корзинку край тонкого, расшитого алыми узорами полотнища, – а сама испекла. Я дома всему этому училась, и очень много я хлебов пожгла да попортила, прежде чем что-то толковое начало получаться.

– Это всё для леса ты делаешь? – прошептал дед изумлённо. – Зачем же?

И снова Анна покраснела, но не от стыда: от гордости, скорее, или от нежелания врать и невозможности признать правду. Она тихо просипела себе под нос:

– Жалко мне его. Один… совсем один он теперь, и никому он даром не нужен, разве что мешать ему, грубить и настроение портить.

– Как о живом человеке говоришь, – проницательно подметил дед, а у самого у него сердце как будто подвесили на тонкой верёвочке, вот-вот готовой оборваться.