— Именно. И как ощущения?
— Кажется, с меня содрали шкуру. — Кружка вздрагивает у Арины в руках. — Сотни шкур.
— Зато ты под ними очень красивая, — серьезно замечает Вик. — Люди, избавившиеся от всего лишнего, прекрасны. Сколько лет жру — никак не привыкну.
Они пьют чай с успокаивающими травами: тем, кто прошел сквозь хтоническую тень и переродился, никогда не помешает. А уж тем, кто долго рыдал в объятиях страшного шестирукого чудовища, подвывая: «Мне никогда не было так хорошо!» — прямо-таки настоятельно рекомендовано.
Вика, правда, чай не успокаивает: хтоническая сторона довольно урчит, но, вместо того чтобы сидеть тихо, пульсирует приливами энергии. Только благодаря самоконтролю он не подпрыгивает на табуретке — а хочется подпрыгивать, честно говоря, или хотя бы качаться.
— Полегчало?
Арина улыбается:
— Думаю, смерть для того и нужна, чтобы стало легче?.. Уже не так больно от осознания, что родители вряд ли хоть когда-нибудь меня любили. Зато есть другие люди, которым я нужна: например, тот же Егор.
Вик ухмыляется. Этого и добивается смертью — чтобы сползло, как старая кожа, все мешающее. Лютый действует мягче, осторожнее, через чай и разговоры — Вику по душе протаскивать людей через воображаемую терку. Каждому свое.
— Теперь ты знаешь, как выглядит Серый Волк. Понадобится снова отыскать себя в темном лесу — звони.
Он допивает чай, гладит Арину по плечу и уходит в прихожую: зачем продолжать сидеть, когда дело сделано? Тем более что сейчас хтоническая сторона просто сидеть не может — ей бы прогуляться. Этим Вик и займется.
Вик вываливается на улицу — пьяный и взъерошенный, глаза наверняка полыхают, как зажигалки. Эх, сейчас бы закурить! Но сигареты остались дома — придется успокаиваться прогулкой как минимум до соседней станции метро.
Покружившись на месте, он устремляется в случайном направлении. И напевает вполголоса:
— Мальчик, ты понял, что стало с тобой в это утро? Ты понял[2]
.В конце концов, ничего нет прекраснее смерти, особенно когда ты сам — смерть.
Посмотри в глаза чудовищ
— Мне капучино, пряный, как смерть.
Лена подскакивает со стула: и как не услышала колокольчик над дверью? А взглянув на гостя, едва сдерживает желание пискнуть и спрятаться под стойку — потому что узнаёт. И потому что огромный шестилапый шакал под бледной маской человека с растрепанными черными волосами — слишком впечатляющее зрелище для того, кто работает пятую смену подряд.
Он приходил вместе с Лией где-то месяц назад, ворчал из-за яркого света и ощущения жизни, говорил о потенциале и о том, как хтони любят быть видимыми. От него веяло таким смертельным ужасом, что у Лены подкашивались ноги; и, привычно пожелав заходить еще, она мысленно прибавила: «Надеюсь, лично ты не зайдешь никогда».
Но разве не было в том страхе примеси любопытства — как при просмотре ужастика закрываешь глаза ладонями, но подглядываешь в щелочку между пальцами? Разве не хотелось позвонить в агентство, договориться о встрече с ним и спросить: «Что за потенциал ты имел в виду?» И когда просыпалась среди ночи от ощущения чьего-то острого взгляда, разве не жалела, что это не он притаился в углу, чтобы наконец поговорить?
Медленно выдохнув, Лена натягивает улыбку:
— Конечно. Какой объем для вас?
Шестилапый шакал ухмыляется:
— Самый большой. Чтобы запить сожранного человека.
Сердце подпрыгивает: он ведь шутит, правда? Пугает, чтобы сохранить образ жуткого чудовища: «я пламя, я смерть», все такое. В городе не может легально существовать агентство, где жрут людей! Но кто сказал, что жрал он как работник агентства, а не как обычная хтонь?..
— Самый большой, — повторяет Лена, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Номер телефона оставляли?
— Запиши на Лию, — отмахивается шакал. — Оплата по карте.
Пока Лена готовит, он не сводит пристального взгляда, прохаживаясь у кассы. Было бы неудивительно, если бы все пошло наперекосяк, но кофе смалывается идеальное количество, специи не просыпаются мимо питчера, и даже молоко взбивается с прекрасной глянцевой пенкой. Правда, руки дрожат, и приходится затаить дыхание, чтобы аккуратно поставить стакан на стойку.
— Ваш капучино, пожалуйста.
— Премного благодарен, — скалится шакал и, вместо того чтобы уйти, садится за столик. На время не смотрел? Или выпьет одним глотком и смотается?
— Мы закрываемся через пять минут, — на всякий случай сообщает Лена.
А он улыбается наглее некуда:
— Думаю, твое начальство не будет против, если ты закроешься при мне. Скажешь, я твой друг. А я посижу, попью кофе, а потом провожу тебя, и мы поговорим.
Вот так он и жрет людей: «Провожу, поговорим», а сам заманивает в темный двор, «ам» — и всё.
Сердце колотится, чуть не выламывая ребра, пора в скорую звонить, только обморока не хватало. Но Лена, сжав телефон мокрыми пальцами, холодно цедит:
— Если не уйдете, я вызову полицию. Имею право.
Думает, он рассмеется в лицо: очень в его духе. Или подскочит и щелкнет зубами, чтобы напугать до вскрика, но все-таки послушно уберется. А этот шакал прищуривается: