Худяков

Худяков в гимназии шел первым учеником. Это было не из тщеславия. Он считал «своей религиозной обязанностью приготовлять все уроки по возможности хорошо и потому работал с необыкновенным трудолюбием»^{26}. Работать приходилось не менее десяти часов в сутки из-за бестолковости преподавания. К тому же он систематически делал переводы за своих товарищей, составил для них учебник алгебры, поправлял французские переводы учеников младших классов.

Читать удавалось только во время летних каникул. Но и это чтение носило случайный характер. К тому же из всей русской литературы в его руки попало всего лишь несколько книг — «Рославлев» Загоскина, Марлинский и отдельные тома Пушкина. «Без сомнения, — писал Худяков, — убийству моих умственных и физических сил всего более содействовала гимназия»^{27}. В той огромной затрате энергии и времени, которые он отдал обучению в гимназии, Худяков видел только вред. «Рыбачь я эти годы, подобно Ломоносову, или езди в степь, подобно Кольцову, без сомнения, я сохранил бы к зрелому возрасту в тысячу раз большие силы ума и тела»^{28}.

Однако уже в эти школьные годы сформировалась основная черта характера Худякова — он ничего не умел делать вполдела. И чем бы он ни занимался в дальнейшем — учебой, наукой или революцией, — это дело захватывало его целиком, заслоняя все остальное.

За те пять лет, которые провел Худяков в тобольской гимназии, в России произошли важные изменения. Началась и бесславно кончилась Крымская война, умер Николай I, на престол взошел Александр II, несколько ослаб, доведенный до предела полицейский режим, в стране началась подготовка крестьянской реформы.

В 1858 году, закончив гимназию, Худяков отправился в Казань, чтобы поступить в университет. Здесь шестнадцатилетний пытливый юноша увидел другой мир.

Сдать приемные экзамены, требования на которых были столь же формальны, как и в гимназии, Худякову не стоило большого труда. Он поступил на историко-филологический факультет. Первоначально университетские занятия были для него простым продолжением школьных: он «посещал одинаково усердно все лекции, наскоро записывал их, а дома дополнял и переписывал»^{29}. Но этот детский способ приобщения к науке вскоре перестал удовлетворять его. К тому же он убедился, что «история мертва, если ею занимаются чиновники или буквоеды», что «все науки словесного факультета читались плохо»^{30}.

Более живо проходили лекции по истории славянских древностей, а главное, профессора В. И. Григорович и В. Г. Варенцов старались пробудить в слушателях интерес к науке, к самостоятельной работе над источниками. Естественно, что здесь и мог найти Худяков пищу для своих умственных запросов. И он со свойственным ему пылом целиком погрузился в изучение народных мифов и сказок, теоретических проблем фольклористики и начал собирать народные предания, пословицы, загадки, сказки. Он был так увлечен своей работой, что все остальное мало его волновало. Казалось, что жизненная цель определилась настолько твердо, что никакая сила не способна свести его с избранного пути.

Между тем в среду студенческой молодежи все сильней проникали те новые веяния, которыми были ознаменованы годы наступавшего демократического подъема в стране. В Казанском университете, где было больше выходцев из разночинских кругов, эти веяния сказались раньше, чем в столичных учебных заведениях. Здесь возникли кассы для помощи нуждающимся студентам, библиотека, составленная на общие средства учащихся, читальная комната, где не только занимались, но знакомились с текущими событиями. Выписывались журналы и газеты, студенты «заводили между собою споры, обменивались сведениями и мыслями… Здесь же собирались сходки по делам, касающимся библиотеки и кассы». Читальная комната, писал Худяков, «была самым счастливым шагом для общего развития»^{31}.

Новые веяния не могли пройти мимо Худякова. «Еще до начала лекций, — сообщал он, — я попал под влияние, увлекавшее в то время всех казанских студентов. А именно в это время атеистические и республиканские идеи начали очень сильно распространяться между студентами… Брошюры Герцена и вообще запрещенные статьи переписывались неутомимо, ходили по рукам всех товарищей и зачитывались до дыр, так что более бережливые отдавали свои тетрадки на сохранение мне, потому что я жил довольно уединенно. Таким образом, и я очень скоро сделался атеистом, а в политическом отношении приверженцем конституции»^{32}.