Художественная культура русского зарубежья, 1917–1939

О том, как на рубеже веков парижане воспринимали «восточность» России в целом и беляевские концерты русской музыки в частности, может свидетельствовать статья под названием «Русская музыка» французского композитора Поля Дюка, которая была опубликована в октябре 1893 года в «Revue hebdomadaire». В представлении Дюка русская музыка в отличие от европейской этно-идентифицирована (автор называет ее «самобытной», «новой музыкальной национальностью»); молода (ее начало автор датирует премьерой «Жизни за царя» Глинки в 1836 году) и имеет собственный, отличный от европейского, путь развития (Дюка характеризует его как стремительный и основывающийся на европейских достижениях). Отмечая особенности русской музыкальной культуры, автор, таким образом, выстраивает дискурс «Восток-Запад». Дюка подходит с позиции западноевропейца, удивленного достижениями русской музыки (автор называет ее «славянской», причисляя тем самым Россию к ментальной карте Восточной Европы), развитие которой вторично по отношению к западной. Русская музыка, пишет Дюка, пребывала в «диком» состоянии до Глинки, композиторский гений которого смог приблизить ее к европейскому уровню, вобрав лучшие достижения западной музыкальной техники. Анализируя музыку Глазунова, Дюка ставит Глазунова в контекст последователей Новой русской школы, подчеркивая национальный фактор его творчества и отмечая в нем черты западноевропейского музыкального мышления[1313].

В начале XX века для русской музыки во Франции этнодискурс Восточной Европы продолжал быть весьма значимым ресурсом для привлечения внимания и завоевания западноевропейской публики. Этим фактором воспользовался С. Дягилев, с именем которого связан второй «выход» Глазунова на парижскую сцену, состоявшийся в 1907 году. Успешная деятельность русского импресарио представляла для любого композитора перспективную возможность «внедрения» своей музыки не только в парижскую, но и в мировую культуру. Именно Дягилев поддержал возникший во Франции на рубеже веков интерес к России. Начиная с 1906 года он являлся организатором многочисленных предприятий: выставок русской живописи, симфонических концертов и феерических театральных сезонов.

В мае 1907 года в Париже под началом Дягилева состоялось пять исторических концертов русской музыки[1314]. Репертуар Глазунова, который лично присутствовал на последнем из пяти концертов, был представлен «Вакхической песней» в исполнении Ф. Шаляпина, симфонической сюитой «Из Средних веков» и музыкальной картиной «Весна» (дирижировал автор).

Третья парижская презентация музыки Глазунова была связана с дягилевскими театральными сезонами. Импресарио сотрудничал со многими русскими музыкантами (Н. Черепниным, И. Стравинским, С. Прокофьевым, В. Дукельским, Н. Набоковым), но не включил в программу ни одного балета Глазунова целиком, хотя к этому времени композитор уже был автором трех. Известно, что в своем первом театральном сезоне 1909 года Дягилев планировал постановку «Раймонды», но она не была осуществлена.

Резюмируя, контакты Дягилева с Глазуновым можно представить следующим образом: импресарио обращался к балетной музыке Глазунова только в самом начале своего предприятия (в двух первых театральных сезонах 1909–1910 годов), в течение последующих девятнадцати лет существования антрепризы эти представления повторялись, но новых постановок не происходило; Дягилев ни разу не поставил полностью балеты Глазунова, а использовал только фрагменты его балетной музыки в сборных спектаклях «Пир»[1315], «Клеопатра»[1316] (1909), «Ориенталии»[1317] (1910) или инструментованных им сочинений Шопена и Шумана в представлениях «Сильфиды»[1318] (1909) и «Карнавал»[1319] (1910). Дягилева интересовала та молодая генерация музыкантов, творческие приоритеты которых являлись адекватными его собственной новаторской позиции антрепренера-практика, о чем он заявил в 1929 году в одном из интервью: «Не удивляйтесь, что у меня все молодежь – и постановщики, и либреттисты, и отчасти композиторы <…> Конечно, если бы Глазунов вздумал написать для меня балет, я бы с почтением поставил бы его. Ведь это один из последних могикан, один из славной стаи великанов русской музыки. Но, сказать откровенно, меня больше интересует, что скажет мне мой внучек, чем что скажет дед, хотя тот и неизменно мудрее»[1320].