Художественный символ в «Слове о полку игореве»

Злой дух Обида свободно разгуливает по Половецкой и Русской землям — такие времена наступили. Что конкретно происходит в Половецкой — мы не знаем, но что в Русской — Поэт изобразил с большой силой. Ему видится, как Русь уже стала жертвой всеобщей междоусобицы князей, алчность которых достигла столь разрушительной степени, что брат пошёл на брата, чтобы отнять его владения. В межкняжеских отношениях воцарилось право сильного, точно охарактеризованное Поэтом: «Это — моё, и то — тоже моё». Князья губят во взаимной вражде огромные духовные и материальные силы, вследствие чего прекращаются войны Руси с внешними врагами и меняется психология князей. Они путают «малое» с «великим»: интересы своего княжества неимоверно «разбухли» и заслонили в их сознании интересы Руси. Государство ослабело, а это разожгло захватнический аппетит врагов, которые «со всех сторон, с победами» двинулись на него, сокрушая удельное «величие» самоуверенных князей. Русь вошла в гибельный порочный круг.

Последовательность изложения даёт известное право считать все эти явления результатом действий Обиды, по которым можно сделать вывод о её «специализации». Д. С. Лихачев прав: в то время, «обида» применительно к феодальным отношениям означала незаконное посягательство одного князя на владения другого. Иллюстрацией может быть обида Игоря на двоюродного брата, Киевского князя Святослава, отдавшего Черниговское княжество родному брату Ярославу, а не Игорю, хотя последний также имел на него наследственное право. Мифическая Обйда в конце XII века была, по–видимому, злым духом разлада и взаимных владельческих притязаний! Она «сотрудничала» с богом Трояном на этапе подготовки войн, входила в его «свиту».

Вполне понятно, почему Обида пробудилась и активно занялась своей чёрной работой после разгрома войска Игоря и половецкой победы. Но вызывают недоумение грандиозные последствия её оживления: она «прогнала обильные времена»; князья «перестали воевать» с врагами, зато принялись за сведение счетов друг с другом и насильственный передел княжеств, разучившись отличать «малое» от «великого»; враги со всех сторон накинулись на Русь и одерживали одну победу за другой. Если сравнить это живописное изображение с тем, что происходило на Руси сразу же после Каяльской трагедии, то нельзя не увидеть в нём, мягко говоря, большого преувеличения. Было разорительное нашествие Кончака и Гзака на Черниговское и Переяславское княжества, но оно не вызвало ни обнищания Руси, ни повсеместного обострения междоусобных войн, ни победоносных нападений на Русь «со всех сторон». Противоречие между поэтической и подлинной историей ближайших последствий Каялы требует разъяснения.

Сюжетное время, размеренное на отрезки, сменилось временем, в котором неразличимы ни начало, ни конец, которое невозможно соотнести с каким‑либо чётко ограниченным периодом истории Руси. Время прагматическое сменилось временем мифологическим, которое современный человек воспринимает с трудом, лишь в результате целенаправленных усилий ума и воображения.

Два факта помогут войти в мир мифологического времени: композиционное место подытоживающего фрагмента и грамматическое время, употреблённое здесь. Кажется, они не согласуются между собой. Так как размышления предваряют самое первое последствие Каялы, то надо было бы по современным представлениям употребить будущее время. Поэт же пишет о ненаступивших последствиях только в прошедшем времени — в прошедшем совершившемся. Так возникает рефлективное, умозрительное видение, которое, увы, все же осуществится, когда на Русь нападут монгольские орды. Его форма вполне объяснима мифологическим временем, в котором движение идёт по кругу. Когда поэт пишет «невесёлая година въстала, уже пустыни силу прикрыла» и т. д., то он, похоже, представляет себе это так, что несчастливая пора вернулась снова на Русь, а наступила‑то она впервые (в нынешнем понимании глагола) так давно, что определённо нельзя сказать, когда. А если так, то надо употребить прошедшее время, способное выразить повторяемость событий или процессов.