Художник Её Высочества

Степан брезгливо собирал этюдник. Девушка наблюдала за его сборами, слизывая с палочки последнее мороженое идиота.

— Мы, этюды идем писать что ли? Ты ж их терпеть не можешь?

— Иногда хочется высосать после конфет селедочную голову. Потом, природа общается с человеком на самом элементарном уровне. Продолжи, почему.

— Что продолжить?

— Ты должна была закончить так: есть подозрение, что на более крупном уровне она общаться просто не в состоянии.

— Сам ты… Бумажный!

— Идем, красота моя неоцененная. Твой редкий шарм в пламени твоих волос и в удивительной способности реализовать свое желание в то же мгновение, когда оно родилось. Даже раньше.

— Потому что я — женщина страстная.

— Ясное дело. Только зачем сдирать ногтями обои?

Спускались вниз, а художник анатомировал инстинктивные желания, появившиеся после того, как он выпил нганасанский напиток. Ночью мучил такой заморочный кошмар, что, когда появилась Антуанетта, волей-неволей пришлось где-то даже радоваться её хищности и запускать пальцы в волосы, пахнущие цветочными арабскими духами. Случилась некая роковая комбинация. Но что за этим стоит, не разобраться. Собаки так чувствуют мелкочастотный сбой земных недр перед землетрясением и уходят из селения. Он тоже пёс, его тоже крутит и гонит вниз, в город предчувствие или маята, или томление. Только уж никак не похмелье, Антуанетта.

Разложил этюдник на смотровой площадке университета и взялся вылепливать мастихином золотые луковки Новодевичьего монастыря за рекой. Главное — темп. Этюд должен быть написан быстро, но не быстрее необходимого. Тень вон от фонарного столба когда прикроет уголок этюда, тогда и…

Только моргнул, но тень уже лежала на этюде.

— Еще не гуано. Не проведёшь. Думаем о вечном.

Сзади шаркнуло. Пейзажист, работающий на пленэре, выбирает особую линию поведения. Неестественно не замечает дилетантов, раз слышится за спиной народное: «Как в жизни» или «Непохоже». Но Степану чихнули в затылок. Тут деваться некуда, пришлось морщиться и полуоборачиваться с надменным видом к чихающим любителям живописи. Чихнувший не извинился, пробурчал:

— Мух ноздрями ловим. Вон тот автобус.

Из-за спины вышли два неопрятных мужика, один из которых загородил раньше фонарного столба солнце, и двинулись к единственному автобусу, стоявшему перед сувенирными рядами. Тут же над головой защебетала Антуанетта, притранспортировшая «Фанту» в стаканчике.

— Дописал пейзажик?

Степан отхлебывал ледяной напиток, с облегчением понимая, что можно наконец вздохнуть, выкинуть этюд, сыгравший свою неведомую роль, и подняться наверх в мастерскую, отметить прекращение давления на его собачью интуицию чем угодно: можно допить «Ессей», можно раздеть счастливо хохочущую деву или просто подуть на листик, забывшись. Каким ветром занесло на две сотни метров паучка, выпустившего паутинку? Как попал в мастерскую маленький сухой листок? Но теперь между ванной и планшетами, на паутинке висел листик и на него можно осторожно дуть, вращая. Заниматься этим не потому, что он тоже идиот мороженого, а потому, что паутинка такая тонкая, что практически невидима в упор, и висит листик будто вне притяжения, а раз вне физических законов, значит, вне мира, построенного по физическим законам. Висит и поражает своей ирреальностью. Дуй на листик и успокаивайся.

Реальность же оформилась следующим образом: двое, прозевавшие из-за разглядывания этюда удобный момент, опоздали к автобусу. Автобус, который они хотели захватить вместе с заложниками, загрузился ребятишками, захлопнул перед их носами дверь, отгораживающе рыкнул мотором и тронулся, оставив на тротуаре, выхвативших пистолеты, мужиков с оскаленными пастями. Мало того, что на них уставилось торговое племя сувенирных развалов, характерные Г-образные предметы сразу заметили хорошо обученные люди в машине на той стороне дороги, мгновенно передали предупреждение в центральную и начали мощно преследовать террористов. В кустах раздались пистолетные щелчки, тут же взвыла за углом сирена другой патрульной машины, мимо Степана пробежал милиционер с булькающей командами рацией, выцарапывающий на ходу из кобуры пистолет. Через минуту всё было кончено. Степан ещё не собрал этюдник, а двух негодяев уже тащили из разных углов партерного сада. Тащили, кстати, зло. Любители живописи выли от боли заломленных рук и пакостно матерились с акцентом. Роковая комбинация закончилась.

«Высокомерное животное! — злился варвар. — Как будто, если бы в его венах текло больше кварты этрусской крови, он не перестал бы быть рабом. Клянусь волчицей, выкормившей Дитриха, я поставлю тебе подножку вашей же лямбдой!»

Из-под кучи срезанных веток расползался запах, удушливо-сладкий рядом, благовонный, отойди на декапод в сторону.