Художник Её Высочества

Художник и искусствовед поражены стилистике, нашедшей применение в таких неожиданных местах, а Форшмак, соответственно, горд. Он даже предложил опускание штанов вместе с трусами, сочетающееся с небыстрой ходьбой от заинтересованной публики, чтобы все сами убедились, как чёрт справно выполняет свои обязанности по поддержанию адского огня, но публика почему-то отклонили столь заманчивое предложение. Польщённый вниманием к своей особе Форшмак, заодно закрепляя краткий миг успеха, рассказал, как зарабатывал на жизнь «минёром» сразу после освобождения. Не то что сейчас, когда появилась свобода манёвра. «Минёр» — вовсе не тот уверенный человек, отвинчивающий ржавые взрыватели. «Минёр» — хулиган, мажущий калом ручки дверей. Правда однажды, когда его наняла фирмочка, его поймали сотрудники противоположной конкурирующей фирмы, ручки которой марал Форшмак, и отделали по первое число. После чем только не пришлось заниматься: лебедей чесать, что означает обворовывать пьяных, кормиться сбором монет в фонтанах. Но ему, инвалиду, трудно тягаться с владельцами фонтанов. Приходилось караулить за кустами, при отлучке хозяина собирая жалкие крохи. Потом пожалел завмаг и взял уборщиком, потом пожалело домоуправление и взяло дворником. Но куда с одной рукой? То ли дело сейчас. Работа интеллигентная. Статист на Мосфильме. Особенно захватывают массовые сцены. Грохот сотен пушек, пороховой дым, крики раненых, конница лавой слева, конница лавой справа, пенопластовым штыком в живот противнику, с криком «урррааа!» на Измаил. Или вот снимались. С ума сдуреть, до чего волнительно! Атилла, торжествуя, орёт, весь красный от натуги. Рим вот-вот падёт, а горстка легионеров, окружив консула, отбивается от яростных наскоков варваров. «Руби, руби их!» надрывается помощник режиссера, и статист Лабунько рубит, рубит, рубит варваров. Класс! Не чесать всем лебедей! Если други желают тоже сниматься, Лабунько скажет пару ласковых за корефанов. Увидеть себя в кино не хило и деньги не помешают.

— Интересная идея, — Головатый благосклонен, потому что нахлебался своего рому.

Ром не коньяк. Коньяк — напиток героев, которым не светит против флибустьеров, употребляющих ром.

— Обдумаем, — соглашается для приличия Степан.

— В натуре! Гжимултовский сейчас начинает новый фильм, что-то там про ад. Сам меня приглашал сниматься.

Наверное, Форшмак утолщает по поводу персонального приглашения.

— Гжимултовский это кто?

— Главреж. Влчек Гжимултовский. Серьёзный дядька. Все перед ним на цирлах.

Степана заинтересовала тематика фильма. Вопросы о божественном не сняты с повестки дня, сколько ни выпей рому с зашкаливающими флибустьерами. Насчёт божественного пока ни черта не ясно, ясно только с зашкаливающими флибустьерами. Открываем словарь Даля, читаем: шкаликъ — кабачная мера вина, косушка, осьмушка. Берём шкалик и зашкаливаем, берём косушку и косеем, берём осьмушку и обнимаем толщу наслаждений.

— Хотите сходить поглазеть? Зараз подзаработаем, чики-пык.

Абигель выловила оливку. На ногу надавило. Это Жуль клянчит парной колбаски. Надоела, наверно, каждый день тушёнка, да сухой корм, что по содержанию своему — те же сухари богомольцев. Степан отрезал колбасы, сунул под колено.

Абигель отряхнула бутербродные крошки с пальцев и вроде как сейчас уйдет. Головатый сделал глазами Бадьяну, тот слегка моргнул: буду следить не отрываясь.

Пошла на балкон. Тут получилось нелепо. Вскочили вдогонку. Головатый протянул руку ставить стакан на стол, Степан натыкается на неё, ром выплёскивается на брюки, инстинктивно бросил взгляд вниз на мокрое колено, продолжая движение вперед. И Бадьян вскочил, делая шаг за Абигелью. Степан запинается за ногу Лабунько, начинает падать, его пытается удержать Головатый, падает за художником, увлекаемый. Оба они заваливают Бадьяна. Куча-мала и бестолковщина. Пока распутались, поднялись, Абигель уже на балконе, с удивлением смотрит сквозь стекла на их возню, но самое главное, удаляется всё дальше в своё альтернативное пространство. Когда Степан первым подбежал к раскрытому окну, Абигель уже на противоположной стороне мастерской. Пауза стены, всё, исчезла. Сосчитал окна и выскочил на балкон. Между шестым и седьмым окнами Абигели нет. Зато Жуль на месте. Морденция хитрющая.

— Говори где она. Молчишь, куцехвостый? Утопить бы тебя, как Му-Му, за укрывательство.

— Нашел что? — спросил Бадьян, ковыряя ногтем швы меж кирпичами.

— Даже если здесь где тайный ход, разве б она успела забраться внутрь и захлопнуть дверцу. Мы барахтались пару секунд. А может, наверх как-нибудь? Проективно-инвариантно.

Задрали головы.

— Тогда надо мухой быть, по стенкам бегать.

— Или под мухой, — поправил Форшмак.

— Чертовщина! Пойдемте-ка, панове, мозги прочистим.

Сидели без разговоров. Степан сжимал и разжимал под коленями замСк из рук, Головатый сосал оливки, а Бадьян, сказав: «Закурю-ка я на нервной почве», смотался на нижние этажи университета и купил в автомате сигареты. По мастерской разошелся удушливый ментоловый запах.

— Ну и как курится, презамечательный? — поморщился Головатый.