Художник Её Высочества

— Ты находишься в прорабской всех «строителей», — ласково погладил шероховатый камень. Доярка так гладит бок любимой симменталки. Достал спички, с задержкой посмотрел на художника. — Похоже, парень, у тебя аргументы, выводимые из умалчивания. Ну не впервой, разберёмся, — Зажег спичку, встал носком ноги на впадину-ступеньку на боку груши, и потянулся к вершине. Над макушкой поднялось моргающее пламя. — Сейчас зажжем на двух остальных. Соображаешь что к чему? Внутри домена свое обустройство. Фитили опущены в специальное флогистоновое масло. Оно выгорает — уровень падает, отчего оголяются каналы, видишь дырочки? Чувствуешь, дует постоянный хиусок? Это тебе, друг мой, Хакасия! Тут всегда дует. Знаешь ведь, как может страшно выть бутылка, если на горлышко под определенным углом попадает поток воздуха? Каналы оголяются, воздух в каналах, что в обыкновенной дудке, создает ноту, имеющую свой колебательный контур. Частота трех контуров совпадает в определенный рассчитанный момент, — пророк крякнул. — Проще было, наверное, балет в валенках станцевать, чем рассчитать этот момент. Возникает резонанс, огонь гаснет, но процесс уже пошел.

Только договорил, пламя на трех камнях, как по команде, исчезло. Степан завертел головой, прислушиваясь. Даже подошёл и приложил ухо к камню, ожидая услышать звон телеграфного столба. Ничего он не услышал.

— Дудки завели, и сейчас в Черногорске у одного человека завибрировала тимуровская мембрана и он, увидев это, соберётся сюда к нам. А мы его подождём. Хотя назначение доменов, конечно, иное. Что ты скоро испытаешь на себе. Эх, я бы сейчас еще чайку похлебал…

Степан предложил услуги по сбору травок.

— Ты не понял что ли? Смотри, — чиркнул спичкой о коробок — на мгновенье на кончике поднялось пламя и погасло, придавленное невидимыми пальцами. — Поставить бы их недалече от Бруно в своё время, когда к нему холуи божьи с факелами подлаживались.

Через полчаса с гряды к ним спустился человек.

— Моя вторая голова пришла. Звать Сергем Бескорсым. Знакомтесь.

Степан замерцал ресницами. Вот те на! Оказывается, Глоова — это два человека.

У второй головы Глоовы; темные волосы, такой же желток, родова явно азиатская. Красавец-мужчина, грех не отметить. И мысли читает.

— У меня дед китаец. Ну, что тут за исключение, Гаря? Ко мне какая-то депутация рвалась, тут ты вызываешь, нарушая общественную симметрию.

— Сам гляди, Серж, — со значением подморгнул в сторону художника. — Через него на неё. Или я всё-таки ошибаюсь? Лезь-ка на прибор, голубчик. Сделаем нежненько. За комаром не с топором.

Смущенного Степана подвели к срединному камню, заставили забраться на него и оседлать сверху, причём фитиль под копчиком стал похож на малюсенький хвостик. Дали в руки камешек, отошли от линии груш-дудок крестом, один влево, другой вправо и приказали вложить камешек в дырочку у вершины после сигнала. Степан исполнил, стараясь не думать обо всём этом, как о дешёвом розыгрыше. Хоть бы гудело-щёлкало что! А то ведь перьев ковыля колыхание под ветерком и он — лапша, сидит на ложке, свесив ножки, жокей, ездок, ездец, ездун, пиз… Поручик, перестаньте склонять вокабулярии! Сейчас заржёт двухголовый и кончится розыгрыш.

Но тело, вдруг, оцепенело, язык — будто штанина затянутая в велосипедную передачу, сознание запорошило.

Очнулся от того, что его стягивали с камня вниз. Категорийный аппарат повреждён, но попытался возразить:

— Я сям сле-зю. Спаси-ба-бу-бы…

Его доснимали и усадили на траву спиной к глиняному боку. Запылал костерок, чаёк без эпитетов, жокею в руки. В голове распогодилось.

— Увидел?

— Оно.

И смотрят на него, как на ископаемую рыбу латимерию.

— Ехать ведь надо без соблюдения внешностей.

— Спору нет. Знаешь, меня как бабка порола за то, что забывал калитку закрыть и пса в огород запустил. Грядки геометрические, а Шарик ополоумел от свободы, по ним носится, топчет и радуется. То же самое. Эти же будут молчать до последнего, сам знаешь, — невмешательство, а та наломает дров. Что, не удалось её убедить в гости пожаловать?

— Не мог уговорить, гадство! — вскакивая. — В рыбку вытянулся, сооблазняя, — бесполезно!

Глоова закачали с сожалением головами.

— Плохо, что погладиться не даёт.

— Да, её бы сюда на Ташибу, сердешную.

Степан бросил в сердцах под ноги кружку.

— Так вы поедете со мной кто-нибудь?!

— Ёк-макарек, безусловно!

Слава Ташибе! Надежда умирает последней, зараза!

Они возвращались в город, а небожители затеяли катание на коньках в небесах. У грешной земли не то чтобы жарко — нормально, зато в верхнем мире — божественный холод. По ледяному куполу неба белые штрихи. Неважно, что коньки небожителей принимались за реактивные самолеты. Хитрые они, небожители, как Двухголовый.

— Джаконю возьмешь с собой?

— Нет, тебе оставлю, как же!

— А сушеных кузнечиков?

Сейфулин засмеялся и обернулся к Бумажному, тащившемуся сзади в глубокой задумчивости.