Художник Её Высочества

Чего здесь только нет. Ментальная вывеска именного детского садика. Буква «д», далее запятая, небрежно заменившая полное слово, затем «сад». В результате вместо детского сада ребенок Стёпа Бумажный посещал некое недостойное заведение, процветающее под патронатом маркиза Д'Сада. Многоквартирный дворовый пес Фалалей Псоевич, вылупившийся из будки. Или Псой Фалалеевич, без разницы, вечно выбивающий лапой блох-постояльцев в дальние к хвосту квартиры, сам родной двор с достопримечательностью — тётей Шурой, матершиницей, правдоноской с кошёлкой. «Архихекторы и хуёжники, вы на куда енто с удилками на ночь, ебята? Лепиздричество кончилось?» И первый художественный опыт. Что красивее всех на свете? Правильно, торец цветного карандаша. Берется черный карандаш. В торце идеальная черная точка, ничуть не преумаленнее трансцендентной боговой буквы. Карандаш забивается в щель пола дедовой столярки, и блистает пол гагатовой значительностью среди пустой породы. Берется красный карандаш — туда же в щель, заподлицо со стертыми досками. Затем оранжевая точка, так далее («К(расный)аждый о(ранжевый)хотник ж(елтый)елает з(елёный)нать, г(олубой)де с(иний)идит ф(иолетовый)азан»). Неважно, что дед отмассировал линейкой известную попу, важно, что с этого началась собственно карьера Степана, как художника. Марал, выплывший на солончаки, не преувеличение, так оно и есть: выплывшее нечто величественней пятиметрового барка, хладная с ночи таежная трава до брюха великана, движения ног не видно, только плывет корабль над морем росистых трав. Не качнет поставленной головой, не прянет ухом, не сотрясет костяным кустом. Пуля в сердце, удушающее волнение, слабость в коленях, из дыры в боку пар, будто из носика вскипевшего чайника. Ужасно и сладостно. Озеро, засыпанное золотыми лодочками. Чтобы не вспугнуть неизвестно что, нужно дышать открытым ртом, и слышалось, как падает на воду очередной лист. Побежали собаки, плевать, что не лиса! Ах, охота, охота! Хуже неволи, слаще похоти, лекарство для снятия спутанности уставшим, прочиститель городских мозгов.

Самое безнадежное занятие в жизни — пытаться изменить свои привычки. Как привык человек макать булочку в какао в детском садике с ментальной вывеской, так и будет её макать на другом конце галактики, если доведётся, и в любом возрасте. А уж если достанется это не делать, естество ответит либо разряжающими сновидениями кошмарного свойства, либо скрытым напряжением, разрушающим нервные связи. Или совсем просто. Будешь совсем чуть-чуть, а всё ж другой. Чуть молчаливей, чуть скрытней, чуть злобней, прочее. Но лучше, не оставит привычка уходить в лес в ожидании первого снега, и привычка дышать предвосхитительной тишиной во время загона, и привычка чертить ногтем на восковом теле гриба-чаги четырнадцать черточек. Про лакомство возвращения в свою колыбель разговора нет.

— Кто сказал, что к кипящему горшку муха не летит? Я сам видел в студенческой столовой.

С этими словами прекратился «антонов огонь» похмелья. Лайнер снизил скорость и серебряное тело заскользило вниз по пологой дуге.

Что ж, сразу покупает билет до Абакана, навещает мамулю, переночует и завтра же летит в Хакасию. Хакаская котловина южней Красноярска на четыреста с небольшим километров, что для огромной Сибири тьфу без нолика. И можно было бы прилететь сразу в Абакан, но быть рядом и не навестить пенаты такая же несуразность, как повесившийся колобок, как итальянцы без мотороллеров, как поедание пиццы с хлебом, и так далее.

Натужно замычали реверсом двигатели и голову пьяно потянуло вперед, по вектору инерции.

«Дома!» — с каким-то сдержанным удовлетворением сказал себе Степан.

— Полы подтерла, поехала на дачу, полила, вернулась, кладовку перебрала, компот сварила, пришла Вера Баранова, поговорили, только тесто завела — ты стучишься. Будешь пирожки с картошкой утром есть.

Эти знаменитые материны цепочки. Дневник дня. Позвонишь из Москвы — тебе отчет о проделанной работе. Умиление!

— Ты надолго, сынок?

— Завтра рано утром улетаю в Абакан.

— Как..?! А стряпки?

Он всё-таки поел ностальгические пирожки. Мать вскочив затемно, развила бурную деятельность. Степан ещё спал, а в ноздри уже лез гастрономический аромат детства. От чего проснулся до звонка будильника. С кухни доносилось шипение пирогов в масле. На цыпочках подкралась, заглянул к нему.

— Я проснулся. Ну не лень тебе?

— Не лень, не лень. Мойся и за стол. Тебе, как всегда, масло подсолить?

Самолет взвизгнул колесами об асфальт и голову, обычным порядком, пьяно потянуло по вектору инерции. Спустившись по трапу, оглянулся вокруг. Равнина, взволнованная дальше холмами, у горизонта безлесая горная гряда с зализанными временем вершинами, и сразу ощущение, будто не обжитая местность, а, к примеру, вон там, сейчас покажется конная группа расфуфыренных перьями диких индейцев или вон там, втесняясь в долину, пройдет цепочка лам с погонщиками в пончо.