Художник Её Высочества

В таком случае, можно как-нибудь влиять на внутреннюю ситуацию в бочке, не вводя в отверстие посторонних предметов? Степан представил и с удивлением обнаружил, что да, действительно возможно. Прижми снаружи — ток прекратится, отпусти — польется, делай ритмически — на поверхности пива в бочке появится рябь. Вот материя, вот антиматерия. Понятно теперь. Вот антилопа, вот лопа.

— Ты третье желание не загадал. Не хочется тебе чего-нибудь художественного? Я не о кулинарии.

Есть желание. Только боязно. Полетать хочется. По-настоящему, с техническим приспособлением, не при помощи иллюзии, что он делал не раз и эти трюки уже надоели, как арабский торговец недавно на рынке, сначала эпически, с всплесками поведавшиий, как тяжело жить на свете пионеру Пете, потом только продавший кило яблок, таких дорогих потому, что над его оптовой плодово-овощной базой как раз висит озоновая дыра, Аллах свидетель! Хотелось бы, чтобы техприспособление было небольшое, чтобы ощутить свободный полет. Гжимултовский поднял бровь на Головатого. Есть у них что под рукой? На складах присутствия только нет отсутствия, важно наклонил голову тот. Шарик в три миллиметра устраивает?

Художника перепоясали лямками, только вместо рюкзака с парашютом на спине в капсулке движок. Четко представляй, куда и как хочешь лететь, и вперёд. Степан взлетел.

Самое время чаньскому изречению: «Сверху ни куска черепицы, чтобы прикрыть голову. Снизу ни вершка земли, чтобы поставить ногу.»

— Полетай над Москвой, мы прикроем экраном, никто не увидит.

Степан как плавно взлетел к потолку мастерской, также аккуратно приземлился. Нет уж, лучше криво сидеть, чем красиво падать. Достаточно.

— Хочешь еще что?

Да как сказать… Интересно было бы вот на делегатов церемонии глянуть. От одного только внешнего вида получишь столько впечатлений и информации.

— Безусловно. Я, к примеру, знаю, что присутствовало одно существо… Жалко его… Хотя достойно уважения.

История трагическая. Цивилизация узнала, что погибнет, за несколько земных суток. Самые решительные мероприятия, в силу биологических особенностей расы, не смогли бы спасти необходимое количество существ, достаточных для воспроизведения. Спасать избранных, обреченных на вымирание, не посчитали нужным. Гордый был народ. В одном существе закодировали историю, достижения тысячелетий и отправили в космос. Рассказывается в первую очередь для Бумажного, потому, что посланец, волею случая, тоже оказался художником. Люди маловажны умом и злоумышленны, до кончиков ногтей порочны и завидущи, празднолюбы многосторонне и однозначно эгоцентричны. Но Степан представил себя без человечества и его охватил естественный ужас. В таком случае, вот кто несчастней всех! Понятно, но кого ему писать, если он один, как перст? Без натуры не обойтись. Перемещается теперь художник с планеты на планету, читает лекции о своём народе. Если перестанет это делать — ему останется последнее — застрелиться.

— Да-а-а-а… Лютая жизнь!

— Не будем о грустном в такой день, мужчины.

Справедливо, Эля. Лучше порадуем живописца. Третий час пошел после церемонии, а имеет представление господин Бумажный, сколько миров прислали ему персональное приглашение? Шутить изволите, пожимает плечами господин, откуда ж ему знать? Ну назови, шутя, цифру? Десять тысяч, что ли? Нет, конечно, что он… Ну пятьдесят тысяч. Кокетничает? Пятьсот тысяч? Холодно. А миллион уже горячо? Так до осени можно перебирать, смеётся компания. Семьдесят девять миллиардов уже! А к завтрашнему утру будет столько, что не сосчитать при всём старании.

— Как… миллиардов..?! — аж хрюкнув от удивления. — Как ни народничай, а лучше очередь ко мне, исторической личности, чем я в очереди советской.

Хорошо, а вот кто возьмется сопровождать историческую персону? Лично Гжимултовский не может, просит извинить. Бадьян с Варварой исключаются, они домоседы, каких поискать. Жульен без своего детского сада всё равно бестолочь. Элечка да Головатый?

— Ты как, роднуля?

Увы, картошку полоть надо.

Остаётся Головатый. А он с превеликим удовольствием! Всё равно с работы уволили.

Пора прощаться. Влчек протянул руку по земному обычаю. Степан сунул пирожком подпотевшую ладошку. Исчез главный режиссер. Бадьян перед испарением кивнул болванкой — лысым храмом мудрости.

— Если водяры хавануть от пуза — зови, запиндюрим. А то жаб забьем.

Поцеловались в губки с Варварушкой. Степан с нежностью смотрел, как тает в воздухе приволжский румянец.

— Ну, тебе живот что ли почесать, Жулька?

— Почеши себе сам знаешь где, историческая личность в заспиртованном виде, — сказал пес и лизнул протянутый палец. Пропал лукавый, огорошив под занавес.

— Умоляю, Элечка, не превращайтесь во время лобызания в орфическое яйцо!

— Балаболка! — чмокнула в щеку и, не без оригинальности, нормальным порядком ушла в двери.

— Сегодня отдыхай, отсидел, поди, себе на жёстких коленях муз, когда сподобишься, скажешь: «Сивка-бурка, вещая каурка, стань передо мной, как лист перед травой!» — я явлюсь.

— Дурик ты, Терентий, а не сивка-бурка!