Художник Её Высочества

Дорогие потомки, грудь впалая, спина колесом! Думаете в будущем лучше? Ошибаетесь. Сейчас, в это мгновенье интереснее всего, и именно от того, что здесь происходит главное. А у вас только механические последствия и скукота смертная. У нас захотел — утопил педаль газа в пол и жмёшь ненормативно. Штрафанули — плюнул на куверт, снова педаль по-шалому запресовываешь. У вас же, бедненьких, даже педалей газа нет, сидите, ждёте своей доставки. Да мы ещё и у вас. Отключи зрительный нерв от скан-платы, вон же у нас чейнджинг с драйвер-нета в когг. Ага, всё-таки оглядываетесь вне стабильности факта. Так-то! Здесь мы, грудь колесом. Каждую секунду, и до конца времён, которого не будет.

Первая спиртосодержащая волна пришла в мозги. И другая пришла. И далее идут. Сколько водки ни бери, всё равно два раза бегать. И хочется уже отдать город на разграбление философам.

— А что, в самом деле, произойдет, если отдать городишко на разграбление философам? Скажите, Терентирьманыч?

— С премоим удовольствием, предрагоценный. Думаю, произойдёт полная дискредитация философии, как фаллического начала всепроникающего Логоса.

— Чугунка менты спалили с запалом в краснухе… — ставил на свои порядки «шквал интеллектуализма».

Портрет вон стоит, фактичнее всемирного тяготения. От этого глаза распускаются цветочками, сердце скачет теннисным мячиком, пальцы шевелятся потными щупальцами. Хорошо-о-о!

Пьянствовали они до обеда, добирая в ближайшем магазине водки и пива. Водка без пива «Элефант», крепостью семь градусов — только водку зря переводить, в единственном военные правы. Реализм — это вам не использованная чайная заварка. Реализм — это нифеля, взрывающиеся под давлением спиртосодержащей волны всепроникающего Логоса. Портрет сохнет, а художник кривей знаменитой турецкой сабли. Но никто его обвинять не собирается, по той простой причине, что те же рыбы не в пример пьют больше. И потом, хорошая пьянка — четверть отпуска. Это же аксиома. Каждый надерётся, умудрившись написать картину из будущего. Зовите девушек с корзинками роз, бейте в цимбалы, барабаны. Эй, Аполлон, где твой лавровый венок для супчика? Есть свободная макушка.

Хочется сделать жест. По возможности широкий. Хочется сказать речь. Всем римлянам. Или, скажем, встать волнуясь и сбацать гимн. Слабо будет встать и сбацать гимн Союза Советских Социалистических Республик? Алонс энфантс де ла па-а-атрия… Пардон, это не наш гимн.

Кольцо натёрло палец. Перекрутил его, найдя положение поудобнее.

— Что за шило? — спросил Бадя-Форшмак, заметив это.

Степан сжал кулак перед его носом.

— Тяжеленное. Если врезать кастетом — мало не покажется.

Какой-то охотничий блеск появился в глазах урки.

— Дай глянуть. Здесь что, камня нет?

Рассмотрел кольцо и сказал задумчиво, не как обычно дебиловато:

— Кастик не для кабошона. Пяточкой. Но какой?

Выяснилось, что до отсидок учился он на Урале на огранщика камней, не закончив училище, но сохранив страсть к камням. Жизнь пошла под откос после несчастного случая на Миасском комбинате. Циркулярная пила на практике задела руку, сделав калекой и понесла его нелегкая.

Степан проникся скомканным рассказом. Вот тебе и пирожок без начинки. Простолюдина попсятину желательно сначала выслушивать, а уж потом стучать лысиной о стенку. Лысый, но бородатый.

Пьянка после этого пошла камернее.

— А я ведь знаю, что здесь за камень был, — показывая траурным ногтём на бурые риски. — Такой след гематит-кровявик дает, спалиться мне на гастролях.

— А ты бы не мог подобрать сюда минерал?

— Минералы — такие же растения, только растут медленнее. Распили сталактит — те же древесные кольца. Камни живые. Я вставлю камушек.

Степан же спохватился. Вещь для абигелевой семьи менталитетная, и человека он во второй раз видит, особенно если учитывать первый. Потом, урка есть урка. Только в книжках пишут про уголовное честное слово. На самом деле, народец этот дешёвый, продадут родную маму, если будет резон. Форшмак почувствовал. Вытащил паспорт и написал фломастером на стене паспортные данные.

— Ты не бойся, я тебе уже завтра-послезавтра принесу.

Степан был крепкий малый. Чтобы он, насколько мощно не вливай в себя, свалился в обеденное время, да не бывать этому! Вот только, когда позвонил Вильчевский, злей индейского духа Вурругуры (он порезал язык, вылизывая фольгушку от йогурта и теперь шипел на всех), Степан, потрепавшись, не обнаружил в пределах мастерской ни инспектора, ни уголовничка.

— Хм, а куда други усвистели? — подивился.

День на макушке, корешки разбежались, из цимбал недопили, из барабанов недозакусили, портрет сохнет, и совершенно непонятно, что делать дальше.

У лифта какая-то возня. В мастерскую выстрелился Жуль и метнулся рикошетом по коленям.

— Обезьяна, ты и есть обезьяна, — пытаясь догнать пальцем собачье ухо. — Нагулялись?

Послышались тяжёловатые шаги. Ещё кого-то привела?