Художник Её Высочества

Самолет стоял готовый к полету и загрузить заинтересованных пассажиров удалось мгновенно. Двигатели выдали мощное «Аий!», серебрянный палец круто пошёл в нос неба, перепрыгнул было бильярдные шары и вдруг, вопреки логике, когда молнии падают вниз, вверх выбросилась стрекательная пуповина ненормальной толщины и яркости. Она знала свою цель и таки поразила её. На излёте анилиновый кончик молнии догнал лайнер и впился в его серебряное брюхо. В ушах лопнули перепонки, в глазах треснуло глазное дно. Страшно до того, что захотелось заорать не своим голосом: «Я скорблю и сокрушаюсь о том, что пал с неба! Но не потому, чтобы я хотел поклоняться Тебе или признать себя виноватым! Скорее чем поклониться Тебе, я согласен быть брошенным на дно ада, в муки, в сто пятьдесят пять миллионов раз злейшие моих нынешних!» Но никто не успел бы произнести ни буквы. На мгновенье увиделась черная трещина с мешаниной кабелей и тут же черное вспыхнуло слепящим синим небом с искрами от раздераемой электропроводки. Самолет разломился как раз над головой и по корпусу вокруг, прямо под степановым сиденьем. Из ноздрей выстремился полный ужаса воздух, последняя мысль мелькнула, великолепная по своей глупости: «Я забыл пристегнуться».

Разорвав веки, успел заметить нырнувшие в злобные шары две половинки лайнера. Сам он падал отвесно, уцелевший в катастрофе и абсолютно невредимый. Рядом с ним, потеряв горизонтальную скорость, кувыркались какие-то предметы. И больше ни одного человека. Он один. Один! ОДИН!!!

Какую высоту успел набрать самолет, неизвестно, наверное, все-таки огромную, ибо быстро степаново тело достигло облаков и, пробив их, влетело в пространство, скрытое от прямых солнечных лучей. Хотя солнце исчезло, темнота не побеждала. Светло вокруг, как если бы падать вдоль бесконечной поверхности фонаря-шара из матового стекла. Не внутри сферы, а снаружи. Фонарь горит.

Отстрелялся вокруг сумасшедшими глазами. Гроза осталась вверху. Но и земли не видно. Некое светлое пятно поднимается навстречу. Может, вспышками молний освещаемая земля, может быть, еще облачные покровы, понять невозможно. Навязанный просмотр слайдов-кошмаров. Неизбежность смерти превращает разум в одну большую конвульсию и само по себе является крупной философской мыслью.

До смерти: сто пятьдесят пять, сто пятьдесят четыре, сто пятьдесят три… Можно погибнуть от шока, если просто ждать и падать. И всё же, и всё же… Вспомнил, как передвигаются парашютисты: руки к груди, ноги пошире, создавая эффект планирования. Попробовал. С раскачиванием и рысканием, но получилось. Почему бы вон в том предмете не оказаться парашюту? Или длинному куску материи? Он успеет завязать один конец вокруг груди, в другой вцепится с силой обреченного и кто его знает… Реальная история в книге рекордов Гинеса — женщина упала с четырехкилометровой высоты на снежный склон и осталась жива. Тот самый единственный шанс из ста пятидесяти пяти миллионов.

Предмет приблизившись, оказался ящиком. Вывернулась плоскость с замком держащим крышку. Вцепился в него, дёрнул. Крышка пошла, воздушные струи ворвались внутрь, выжимая куб, тут же распавшийся шестью плоскостями, поролоновыми прокладками и яйцом с его голову.

Зачем ему яйцо? Да чтобы не сходить с ума, как Адам после грехопадения. Подумав, ударил о колено. Скорлупа и желатиновые капли унеслись вверх, а у колена летело теперь тельце. Птенец выкатил из-за пленки бусинки глаз и испарил клювом первый звук:,Кля-а-а, Степан взял его в ладони, чувствуя с этим, как проходит страх. И птенец вот умрёт, рожденный летать. Нелепо.

— Расправь свои гульки, да лети! — крикнул.

«Кляр», — ударило над головой. Волна воздуха перевернула Степана лицом вверх. От него удалялась птица гигантских размеров. Но на него пикировала другая. Острые когти схлопнулись перед самым лицом, крылья обдали молниеносным духом уксуса потного тела.

— Возьми ты его! — отпихивая от себя птенца в сторону завершившей круг и падающей на него первой птицы.

Вовремя сделал. Теперь бы они не промахнулись. Закрылись ощеренные железные клювы. Птицы падали вбок за птенцом, кажется сообразившим, что держать крылья — значит жить. Падение его всё замедлялось, переходя в соскальзывание, в куцый неумелый, но полет. В отличие от Степана, дырявившего облака.