Хвала и слава. Том 1

Каждый раз, когда Януш с Зосей бывали в филармонии, они оставляли пальто у одной и той же гардеробщицы, в чьем ведении были первые вешалки слева. Гардероб в филармонии был роскошный, непонятно почему стилизованный по прихоти архитектора fin du siècle[93] под мальборкскую трапезную^{127}. Колонны красного мрамора плохо сочетались с грубыми вешалками и деревянными загородками, за которыми сновали юркие и предупредительные гардеробщицы. Дабы понять, почему Януш всегда направлялся к первым вешалкам слева, необходимо познакомиться с генеалогическим древом рода Вевюрских. У Станислава, лакея княгини Анны, был старший брат, Тадеуш, с которым в детстве они отчаянно дрались, когда выросли — враждовали из-за одной и той же «нареченной», а на старости лет и вовсе не встречались и не знались. Дети их, однако, поддерживали между собой отношения. Тадеуш был старшим капельдинером филармонии: это он в перерывах выходил на эстраду и иногда даже срывал аплодисменты, когда мощным толчком выкатывал из укрытия на середину сцены черный рояль. У Тадеуша было два сына: один работал у Филлипса и был женат на молодой красивой особе, именно той, что благодаря протекции тестя получила самое бойкое место в гардеробе, а младший, Бронек, был первым гобоистом в оркестре. Он был отличным музыкантом, и через несколько лет стал играть заметную роль в обществе любителей старинной музыки. Януш по-прежнему поддерживал отношения с Янеком Вевюрским, который работал сейчас на заводе «Капсюль», а через него и с его кузенами; потому-то он и считал себя обязанным поболтать с Досей Вевюрской, которая обычно приветствовала его возгласом: «Мое почтение, пан граф!» На это Януш обычно морщился, хотя за словами Доси слышалось: «А вот и наш граф!» или «Почтение пану графу, которого мой кузен честит буржуем», — и получалось довольно мило.

Вот и на сей раз Януш и Зося, приехавшие из Коморова на концерт Эльжбеты, остановились у Досиной вешалки.

— Как вы поживаете? — спросил Януш.

— Как дочка? — поинтересовалась Зося.

Дося окинула Мышинскую быстрым взглядом и всплеснула руками.

— Миленькая, — участливо воскликнула она, — как вы похудели! Что случилось?

— Немножко приболела, — смущенно пробормотала Зося.

Януш из-за спины жены многозначительно посмотрел на Досю и приложил палец к губам.

Дося повесила Зосину шубку на вешалку и, возвращаясь за пальто Януша, сказала:

— Ох, да это просто свет на вас так падал (Зосю она никогда не звала «графиней»), лампы тут яркие. Мне только показалось, что вы такая бледненькая. А вы вовсе неплохо выглядите, вовсе даже неплохо…

И вновь умчалась к вешалке с черным пальто Януша — низкорослая, коренастенькая, светлая.

— Видишь, пожалела меня, — улыбнувшись, сказала Зося Янушу.

Дося вернулась:

— Пожалуйста, ваш номерочек.

Зося просунула свою узкую ладонь Янушу под руку, и они поднялись по крутой лестнице. Януш всегда ходил в филармонию по контрамаркам на постоянные места Билинских, которые в свое время немало содействовали ее строительству. Места эти были в третьем или четвертом ряду справа, причем не очень удобные, дека рояля заслоняла руки пианиста, и солисты — певец или скрипач — плохо были видны: мешала фигура дирижера.

Зося поднималась медленно, она действительно плохо себя чувствовала. Несколько недель назад она выкинула на третьем месяце. Это не только подкосило ее физически, но и сказалось на ее моральном состоянии.

— Я тебе приношу одни несчастья, Януш. Персики в оранжерее вымерзли, сынок не появился на свет…

Януш крепился, и все же эти разговоры так действовали на него, что он убегал к своим цветам и оставлял Зосю одну. Вот и сегодня она с трудом дала уговорить себя поехать в концерт.

— Все один да один! Это уже просто неприлично — везде бываю без жены. А на концерте мне надо быть. Эдгар — мой самый близкий друг, да и не только в этом дело, я просто хочу послушать его новое сочинение…

— И придется ночевать на Брацкой. Это ужасно!

Зося как огня боялась Марыси Билинской, а еще больше, как это ни странно, Теклы Бесядовской. Впрочем, возможно, у нее были на это основания: Билинской было абсолютно безразлично, на ком женился ее брат, зато Текла мечтала о таком совершенстве для своего Януша, что Зося, конечно, казалась ей последним ничтожеством.

— Билинская, наверно, даже рада, что ее брат женился бог весть на ком, — говаривала она пани Шушкевич. — По крайней мере, ей самой теперь меньше глаза колют Спыхалой.

Но пани Шушкевич не соглашалась.

— Oh, madame, — говорила она, — un mariage e’est quand même une chose différente…[94]

И в словах этих явно чувствовался намек на ее собственный брак и на закоснелое девичество Теклы.

Как бы то ни было, Текла строго правила домом на Брацкой, княгине ни в чем не уступала и баловала Алека, который нисколько не изменился за два года, проведенных в Англии. После женитьбы Януша «бог весть на ком» Текла перенесла всю свою любовь на Алека и страшно его портила.

Вот и сегодня Текла никак не хотела пустить Алека на концерт.

— Нечего ему, несмышленышу, на всяких вертихвосток смотреть, — упрямо твердила она.