Хватит ли на всех пирацетама?

Теперь гости ждали что скажет четвёртый. Слой жира под щеками и в других местах под кожей того передвигался, следуя неизвестным течениям мощная прослойка, которую, не опасаясь безработицы, могли изучать и описывать в кипах до смешного серьёзных научных журналах и академических программных фолиантах два-три молодых института и с десяток шарашкиных контор.

Г. ошарашенно похлопал глазами.

— Аппарат?! А давайте посмотрим на него с другой стороны!

Комиссия переглянулась. Комиссия подняла указательные пальцы вверх и вразнобой нестройно встала. Комиссия с мелодичным звоном построилась в колонну. Колонна, растянувшись в безумно длинного червя во главе с председателем, обогнула объёмистое изобретение Изобретателя, поведшее было усатым пеленгатором, и встала неровной шеренгой с другого его боку.

— Га-га-га, — вдруг загоготал председатель и даже прослезился: — А вчера помнишь? Анекдот Опять Заливайко рассказывал! Гы-гы-гы! Смешно было.

— Умоляю! — чуть не рыдал Изобретатель.

— Ну и ну, — буркнул В.

— Да, так вот… — это снова Б. и «погружение».

Теперь снова все ждали мыслей Г.

— По скромному моему мнению, — начал тот издалека, но из такого, что не просматривался и в подзорную трубу, — величайшим изобретением всех времен и народов была техника безопасности…

Увы, его заоблачную мысль никто не понял. Непонимать таких людей считалось обычным делом.

— Го-го-гоо, — ещё повыл председатель, прекратил и вытер слёзы краем платочка с собственной макушки. Потом взмахнул рукой: — Да…ется минута на созерцание издели с другой стороны…

Я подумал про себя: «Это халявщики! Люди, вместо того, чтобы делать просто, делающие сложно. Люди, относящиеся к работе с халтурой, без искры творчества. Часто другим они кажутся смешными, но до той поры, пока не приходится расплачиваться».

Вдруг со стороны Комиссии послышались одиночные хлопки, а потом бурные рукоплескания. Не медля, Изобретатель схватил изобретение за антенну и с воплем: «Зарезали!» ринулся прочь, но, кажется, с железной винтовой лестницей ему не удалось справиться и мы ещё долго слышали дребезжащие металлические раскаты грома.

Глава пятая

Послушайте же теперь о дне, считаемом мной поворотным во всей этой истории. Ибо именно тогда отверзлись очи и шелк розовый спал наземь, допрежь обволакивавший ровно коконом пушистым тело мое и душу.

…Стоим это мы в кухне, помню, и кое-кто из приятелей тоже, беседуем о насущном. Я активно вовлечен в разговор и вдруг получается, что я замечаю исчезновение моего куратора Князя Гурвица. Это сразу несколько смущает, потому что с остальными собеседниками меня познакомили только что, это все хорошие знакомые Гурвица, но не мои. Неторопливый разговор продолжается, но с каждой минутой мои ответные реплики становятся все рассеяннее, я думаю о другом и досадно пропускаю очередную смену темы. Внезапно оказывается, что приятели бурно обсуждают некие неизвестные мне политические аспекты, и так как я не припоминаю их предварительнопричинного развития, то понимаю, что попал в полосу кратковременных выпадений из времени и пространства.

Они ведут себя так, будто ничего не происходит!

Но может так оно и есть? Ведь нечасто услышишь случайно оброненные признания в непонимании мира (здесь не в счет частные недоразумения) и наоборот, зачастую раздаются презрительные крики: «Не морочьте голову! Не толките воду в ступе! Хочешь быть счастливым — будь им!» Нет, видно принадлежу я к той бедной группе больных, которые из-за нерешительности и слабости своей не в силах уберечь росток изящества тонкой души, и погибает он в корчах, зажатый хищными тисками небытия прошлого и небытия будущего.

Именно такие мысли возникают у меня в голове, а затем я фиксирую взрывоподобное расхождение собеседников по своим делам. Каждый жмет мне руку, благодарит за красивое знакомство, а сам бочком, бочком и исчезает. Проходит мгновение и кроме меня остается лишь один-единственный человек.

— Ну а как у тебя-то жизнь? — спрашивает он.

— Да так, — отвечаю, — помаленьку.

И он тоже намеревается исчезнуть, но тут в комнату протискивается немой юродивый в замызганном, заношенном до лохмотьев драпе, становится на колени посреди прохода, нарочно загораживая выход, и умоляюще вглядывается в простодушные наши лица, тщетно силясь что-то произнести. Что ему надо! Чем мы поможем ему? Иди, иди отсюда! Тот, кто стоит ступенькой ниже безумно низок; до тех, кто стоит ступенькой выше — рукой подать. Он ниже. Чем мы ему поможем?!

Тогда приятель спрашивает:

— Чего тебе, милый?

Юродивый расцветает в улыбке, радуясь что его заметили наконец и принимается отчаянно жестикулировать. Но, к сожалению, мы его не понимаем.

— Да ну чего тебе! — спрашивает приятель. — Не знаешь что делать? — и берет его за рукав, брезгливо подводит к водопроводному крану, до упора затягивает вентильную головку и восклицает: — Что-то вот воду отключили, сам не знаю. Не течет и все тут. Ты, милый, сядь рядышком, и как потечет вода из этой вот трубки, так немедленно сообщи мне или Князю Блюмбелю. Ясно?