Хватит ли на всех пирацетама?

Юродивый тупо вертит башкой, а приятель тем временем живо ретируется. Остаемся мы вдвоем. Я жду Гурвица, а он садится на пол, по-турецки скрещивает голени и ждет появления прозрачной струи. Время от времени он бросает на меня мучительные взгляды и я отвожу глаза, я жду Гурвица. Кто мне этот нищий и чего ради я должен ему помогать?

Тишина. Он сопит тяжко, а так тишина. Где же Гурвиц — ах я бедолага! И тут вдруг так тоскливо вспоминается родная Земля, где в любой момент купаешься в счастливой общности, где чувствуешь себя своим, и дома, и принимаешь какими есть эти удивительно близкие семейные мелочи. А ты в это время чрезвычайно далек, ты силишься открыть для себя мир новых друзей, освоить второй дом, но это никак не получается. Потому что просто-напросто ты один и в темноте не замечаешь ступеньки, на которой толпятся остальные, и не с кем сравниться, и нет руки помощи, и нет ответа к задаче. Ты не знаешь где та ступенька с остальными: вверху или внизу? Вверх подниматься невероятно трудно, вниз спускаться довольно легко, но если ты станешь спускаться, а они наверху — ты пропал, и если станешь медленно подниматься, а они окажутся внизу — тоже пропал, а твоя преглавная задача — НЕ ПРОПАСТЬ.

Вдруг я вздрогнул. Это средь тишины звук заработавшего холодильника вывел из оцепенения. Нога одеревенела. Взглянул на юродивого — сидит. Тогда я неловко встал, произведя скрипучий стон металлической ножки стула по бетону, и поразминал ступню. Сидит. Сидит. Гурвица нет. Я обозлился и вышел из комнаты — на улицу.

А на улице жуть, паника, все с тревогой бегут куда-то, или я снова их не понял. И тут как дунет мокрый ветер и срывает с меня шляпу, она катится по лужистому асфальту и тогда я недовольно бегу вслед за ней, а рядом в том же направлении бегут невзрачные серые плащи, зонты, летят, трепеща крылышками, грязные бумажки, и все кувырком, вперемежку. Кое-как я догоняю унесенца, останавливаюсь и как раз тут меня сшибают.

Это уже слишком!

Толпа угрюмо охает и бежит дальше, а я, будто оплеванный, лежу и намокаю. И только одна девушка (подумать только!) протягивает мне белейшую ладонь.

— Спасибо, — бормочу, встаю и отряхиваюсь.

— Князь, поспешите укрыться! — и пропадает. Ну и ну!

Ласково манят огни ресторана обещанием тепла. Тяну за ручку витражной двери и попадаю в открытое море музыки и света.

— Первая дверь по коридору — уборная, — вежливо роняет швейцар.

Чищусь и прихожу в себя. Вторая попытка проникнуть в ресторан оборачивается успехом. Мягко иду по ковровой дорожке в длинном проходе. Если, думаю, дойду до пальмы у последнего столика и не растает паршивое настроение, то… то слаб я все-таки оказался и зря поехал сюда, когда мог сидеть на своем окладе советника.

— Феодосушка!..

Еще шаг.

— Блюмбель!

Окликнули как стеганули бичом. Не может быть!

— Поль! А ты как здесь очутился! — я подбежал к Дуреману, не веря своим глазам (впрочем, глазам я и раньше не очень-то доверял), растроганно пощупал его костюм.

— Ты сядь, не елозь, — притянул он меня к себе. — Не надо привлекать внимания, люди пришли отдохнуть, люди оборачиваются. Зачем приучать организмы впрыскивать адреналин в кровь безумными порциями.

— Я соскучился! — сердце стучало как амортизаторы без масла, ноги подкашивались, я почти упал на стул.

— Выпьешь?

— Поль, я один был, один, я умер, я хочу домой…

— Ничего. Почти всегда это проходит. Выпей. Иллюзии тоже вещь.

Я прижался к нему и повертел рюмку в пальцах. Человек, я знал, был белой стеной, освещаемой светом тусклых лампад, между которыми и ней бесились фантомы в дикой первобытной пляске. Каждый из фантомов отбрасывал на стену тень. Каждая из теней делала человека немножко черным. И я тоже стена, но я хочу быть небесно белым.

— Не хочу, — поставил рюмку на стол, — это препятствие на пути к белизне.

— Ну и зря, — сказал Поль, — жить надо проще.

Я закрыл глаза и с силой потер лицо. Казалось, будто не спал двое суток. Казалось, будто ускорение 10g рвало и топтало внутренности. Казалось, будто смерч ввинчивал шурупом в неисчислимую бездну тартара…

— Дос, очнись! — Поль похлопал по щекам.

Я очнулся. Да, надобно проще. Буду проще.

— Почему ты здесь?!

— Ох, мир теснее лампы Алладина. Но ты знаешь, попал я в пренеприятную историю. То, что я сижу здесь, еще не говорит о том, что вот мне просто захотелось посидеть в ресторане где-нибудь на другой планете и сижу; скорее, я бы сказал, мое пространственное местоположение полностью задали действия других, реально существующих лиц, которые, в свою очередь, частично обеспечил я сам, движимый жизненным запалом, а остальное — третьи лица, приводимые к активности еще кем-то. Обобщая, заключаем, что мир является множеством, всякое подмножество которого детально определяется остальными членами данного множества. Следовательно, ничто составлено из всего, все составлено из ничего…

Это меня доконало, ненавижу, когда любовь к мудрости оборачивается любовью к мудрствованию. Я ему все высказал. И тогда — о, чудо! — все встало на свои места, все заговорило доступным языком. И вот что я услышал.