Хватит ныть. Начни просить

– Съезжай. Съезжай, – он попытался схватить руль и перестроить машину в правый ряд.

– Эй! Эй. Эй, – резко вскрикнула я. – Осторожнее. Серьезно. Не убей нас.

Потом он ударил рукой по бардачку. Очень сильно.

– Я не хочу через все это проходить, Аманда.

Его голос стих, и он еще раз ударил по бардачку. И еще, и еще.

– Я не хочу через все это проходить.

Я почувствовала, как в глазах начало щипать, я сделала глубокий вдох.

– Я не хочу через все это проходить.

– Я не хочу через все это проходить.

– Я не хочу через все это проходить.

Он так сильно ударил по приборной доске, что мне стало страшно.

И он начал плакать.

Он вытер глаза, он выглядел таким слабым и уставшим.

– Я не хочу через все это проходить, Аманда.

Я сделала вдох и выдох. Я взяла его руку в свою и продолжала смотреть на дорогу.

– Я знаю.

– Я знаю.

– Я знаю.

Я больше ничего не могла сказать.

Я не хотела видеть его в таком состоянии, я не хотела ничего испортить, я не хотела сказать что-то не то.

Я чувствовала себя ужасно и эгоистично. Я не хотела, чтобы он болел. Я не хотела, чтобы он расклеивался.

Я хотела, чтобы он привел меня в чувства и помог мне. Он так всегда делал.

Но все было кончено. Он ломался у меня на глазах. Я поняла, что это был предельный акт доверия и любви.

Он просил меня, чтобы я увидела его.

Не как наставника, не как мужчину, который мог ответить на все мои вопросы, а просто его.

Человека. Который боится.

Он заботился обо мне всю мою жизнь.

Теперь настала моя очередь.

* * *

До этого я особо не рассказывала фанатам об Энтони. Он был волшебным другом за кулисами.

Мои близкие друзья знали всю ситуацию, а теперь мне нужно было рассказать об этом в Twitter и в блоге. Это была ужасная причина знакомства («Дорогие все, познакомьтесь с моим лучшим другом и наставником! А кстати, он умирает!»), но у меня не было другого выхода, мне нужно было объяснить, почему я откладываю свои гастроли.

После Kickstarter я совершенно по-иному стала гордиться своими фанатами, но та поддержка, которую они мне оказали, когда я рассказала им об Энтони и раке, поразила меня. Они по-настоящему поддержали меня, своей любовью, но, более того, они стали делиться своими историями, прошлыми и настоящими: родители, болеющие раком, жены, больные раком, учителя, дети. Я не чувствовала себя одинокой.

Нил и я собирались переехать в Нью-Йорк, но мы отменили наши планы и сняли дом в Кембридже, рядом с Гарвардской площадью, чтобы всегда быть в шаговой доступности от Энтони. Нил предложил оплачивать аренду, и в первые в жизни его желание помочь не вызвало во мне приступ тревоги. Деньги и кто будет платить аренду казались мне не такими важными вопросами, как рак, который занимал все мои мысли. Платил бы Нил, или платила бы я – какая разница.

Я отменила тур и уезжала из города только если надо было провести оставшиеся вечеринки, потом я возвращалась домой, чтобы отвезти Энтони на химиотерапию, когда наступала моя очередь. Я привыкла к такому режиму: я забирала его, отвозила в больницу, брала талон на парковку, отводила его на девятый этаж, ждала, пока начнется его лечение, приносила ему сэндвич, сидела и ждала, пока они все готовили, а Энтони лежал в постели, я шла за машиной четырьмя часами позже и отвозила его домой.

Нил присоединился к нашей договоренности, а иногда мы отвозили его вместе. Потом мы сидели в процедурной или выходили прогуляться до больничного кафетерия, пока Энтони отдыхал.

– Сначала они сказали, что у него есть шесть месяцев, – жаловалась я. – Потом они говорили, что на шестьдесят процентов уверены, что химиотерапия ему поможет. А сегодня сказали, что его шансы составляют пятьдесят на пятьдесят. Откуда они берут эти предположения? То есть если его рак настолько редкий… не кажется ли тебе, что все эти цифры – это бред? Пятьдесят на пятьдесят? Серьезно? Они думают, что мы поверим в это?