В ситуации паники общности выделяются из социального тела, понимаемого как целое, и хотят от него убежать. Но поскольку они пока ещё в его власти, физически и социально, они вынуждены его атаковать. Паника как никакое другое явление показывает множественное и неорганичное тело нашего вида. Слотердайк, этот последний философ, продолжает позитивную концепцию паники: «В исторической перспективе альтернативные группы были первыми, кто выработал неистерическое
отношение к возможному апокалипсису. […] Текущему альтернативному сознанию свойственно нечто, что мы можем назвать прагматичным подходом к катастрофе». Возвращаясь к вопросу, если кибернетическая гипотеза настаивает, что «цивилизация, поскольку она должна строиться на ожиданиях, повторениях, защите и институтах, имеет условием отсутствие, то есть устранение всякой паники», то Слотердайк возражает, что «только благодаря близости паники как опыта возможны живые цивилизации». Так она предотвращает катастрофический потенциал эпохи, возвращаясь к изначальной непринуждённости. Паника даёт возможность превратить эти энергии в «разумный экстаз, в котором индивиду явится догадка: “я – мир”». Если что и прорывает плотины паники и превращается в потенциальный положительный заряд, сбивчивую (сбитую вместе) догадку о преодолении, так это то, что каждый есть живая основа собственного кризиса, а не обязан проживать его как внешний рок. Таким образом, поиски активной паники – «мирового панического опыта» – это техника допущения опасности распада, которую представляет для общества каждый как опасный дивидуум. Это конец надежд на любые конкретные утопии, мост к тому факту, что нам больше нечего ждать и больше нечего терять. Это способ через особую восприимчивость вернуть возможностям прожитых ситуаций, их возможному крушению и крайней хрупкости их прописанного распорядка ясную связь с движением на опережение кибернетического капитализма. В сумерках нигилизма нужно сделать страх таким же непомерным, как надежду.
В рамках кибернетической гипотезы паника понимается как смена состояния саморегулируемой системы. Для кибернетика любой беспорядок может проистекать лишь из погрешности между регистрируемым поведением и действительным поведением элементов системы. Поведение, которое не поддаётся контролю, оставаясь при этом несущественным для системы, называется «шумом» – это то, что не может быть сведено двоичной машиной ни к нулю, ни к единице. Такие шумы – это линии схода, блуждающие желания, ещё не втянутые в круговорот оценивания, то, что не в списках. Мы называем гетерогенную
совокупность таких шумов Воображаемой партией[23]: они размножаются под Империей, не нарушая при этом её шаткого равновесия, не меняя её состояния, и одиночество, к примеру, – самая распространённая форма таких переходов на сторону Воображаемой партии. Винер, формулируя кибернетическую гипотезу, допускает существование систем – называемых «контурами круговой реверберации» – где умножаются расхождения между поведением, желаемым для целого, и фактическим поведением элементов. Он предвидит, что такие шумы могут последовательно и резко нарастать, как бывает, когда из-за действий гонщика автомобиль начинает дрейфовать на скользкой дороге или врезается в отбойник. Переизбыток плохих фидбеков, искажающих то, что должны были сообщать, усиливающих то, что должны были ограничить, – такие ситуации показывают путь чистой силы реверберации. Текущая практика забрасывания информацией отдельных узловых точек сети интернет – спаминг — стремится к созданию таких ситуаций. Любой бунт внутри и против Империи может пониматься только как усиление подобных «шумов», способных породить то, что Пригожин и Стенгере назвали – предлагая провести аналогию между физическим и социальным миром – «точками бифуркации», то есть критическим порогом, за которым становится возможным новое состояние системы.