Кибернетическая гипотеза

По ту (или эту) сторону скорости и медлительности коммуникаций есть место для встречи, которая может очертить конечную границу аналогии между общественным и физическим мирами. Именно потому что две частицы не встретятся никогда, нельзя в лабораторных условиях вывести явление разрыва. Встреча – это длительный момент, когда между присутствующими в каждом человеке формами-жизни проявляется напряжение. Эта территория первичнее общества и коммуникации, она актуализирует силы тел и сама актуализируется в разнице напряжения, исходящего от них, образующего их. Встреча происходит вне языка, за пределами слов, в девственных землях несказанного, на уровне ожидания, под действием той силы мира, которая – и его отрицание, его «возможность-не-быть». Что есть иное? «Другой возможный мир», – отвечает Делёз. Другой воплощает возможность мира быть-не, или быть другим. Вот почему в так называемых «первобытных» обществах война приобретает ту изначальную важность уничтожения любого другого возможного мира. В то же время нет смысла думать о конфликте, не думая о наслаждении, думать о войне – не думая о любви. В каждом бурном рождении любви возрождается основополагающая страсть изменяться, изменяя мир. Злость и недоверие, которые вызывают влюблённые у окружающих, – это автоматическая защитная реакция на войну, которую они объявляют уже тем, что любят друг друга в мире, где всякая страсть должна отречься от себя и умереть.

Насилие – вот первое правило игры встречи. Оно и поляризует разрозненные блуждания желания, из которых Лиотар в «Либидинальной экономике» выводит суверенную свободу. Но оттого, что он отказывается видеть, как наслаждения согласуются на предшествующей им территории, где сходятся формы-жизни, оттого, что не хочет понимать, что нейтрализация силы напряжения это тоже усиление, только усиление Империи, оттого что не может вывести из этого, что влечение к жизни и влечение к смерти, будучи неотделимыми, вовсе не нейтральны перед единичным Другим, Лиотар в итоге не может преодолеть наиболее совместимый с кибернетизацией гедонизм: расслабьтесь, дайте себе волю, откройте путь желаниям! Наслаждайтесь, наслаждайтесь, всегда что-нибудь да останется! Не вызывает сомнений, что проводимость, непринуждённость, мобильность в целом могут форсировать усиление отклонений от нормы, но только если распознать то, что блокирует потоки в самом сердце круговорота. В свете порождаемого кибернетикой ускорения, скорость и кочевничество могут выступать лишь как вторичные эффекты политики замедления.

Скорость выводит из равновесия институты. Медлительность отсекает потоки. Собственно кинетическая задача политики не в выборе между двумя типами бунта, а в переходе к пульсации, исследовании других способов усиления напряжения, непохожих на те, которые навязывает срочность. Власть кибернетиков заключалась в том, что они задали социальному телу такой ритм, который целенаправленно никак не давал вздохнуть. Ритм – тот, об антропологическом происхождении которого говорит Канетти, – ассоциируется именно с бегом: «Ритм – изначально ритм ударов ног. Человек ходит, а так как ходит он всегда на двух ногах, попеременно ударяя ими о землю, то стоит лишь ему двинуться, как удары повторяются, и возникает, преднамеренно или нет, ритмический шум»⁴⁴. Но его бег непредсказуем, в отличие от движений робота: «Обе ноги никогда не ступают с одинаковой силой. Различие может быть большим или меньшим в зависимости от конституции человека или от настроения. Можно пойти быстрее или медленнее, побежать, вдруг остановиться или прыгнуть»⁴⁵. Это означает, что ритм противоположен программе, что он зависит от форм-жизни, и проблема скорости может быть переведена в вопросы ритма. Всякое тело, прихрамывая, несёт в себе ритм, заявляя, что ему по природе свойственно принимать неприемлемые положения. К тому, что ритм идёт от хромоты тел, от движений ног, Канетти добавляет, что он лежит в основе письма, как следы животных, то есть – след Истории. Событие – не что иное, как появление таких следов, а творить Историю значит импровизировать в поисках ритма. Как бы мы ни оценивали выкладки Канетти, они, как и любой настоящий вымысел, показывают: кинетику политики правильнее понимать как политику ритма. Это значит, как минимум, что двоичному ритму техники, навязанному кибернетикой, необходимо противопоставить другие ритмы.

«Как на уровне индивида, так и на уровне общества сами тела теряют ощущение единства и множатся как потенциальное оружие»