Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма

В ходе непрекращающихся набегов, грабежей и захватов пленников, ареной которых в этот период являлась Украина, женщины рассматривались воинами не просто в качестве объектов сексуального удовлетворения, а выступали в первую очередь в роли абстрактных знаков, маркировавших успех и область вооруженного захвата. Военно-стратегическая оценка полового акта была характерна в это время для всех участников вооруженных конфликтов в регионе, рассматривавших изнасилование как обязательную форму продолжения военных действий. Однако характерно, что женщины не выступали в роли привилегированных объектов сексуального насилия, которому захватчики стремились подвергнуть максимальное число населения. Так было, в частности, в 1674 году, когда гетман Дорошенко привел войска турок и татар в Чигирин (тогдашнюю козацкую столицу) и было изнасиловано как женское, так и мужское население, а также несколько тысяч мальчиков, захваченных козаками в заднепрянских городах и переданных в дар турецкому султану.[486]Поэтому в представлении западноевропейских путешественников по Восточной Европе Украина выступала как арена необычайного сексуального насилия и прежде всего – анальных изнасилований, как выражения сексуальных политик номадов.[487]

В военной стратегии турок, татар и персов сексуальные политики были направлены на то, чтобы подтвердить объективность результатов военной кампании, маркировав телесно область вооруженного захвата. Так, например, когда в 1795 году персидский шах Ага-Мохамед захватил и разрушил Тифлис, его солдаты старались не только изнасиловать максимальное число женщин противника, но и пометить каждую жертву характерным знаком, надрезая изнасилованным женщинам сухожилие на правой ноге. Таким образом, память о нападении сохранилась надолго, и даже по прошествии многих лет в Тифлисе еще можно было встретить старух, хромавших на правую ногу.[488] В идеале изнасилованию – как символической замене убийства в ходе номадического набега – должно было подвергнуться все население захваченной территории. Такой тип сексуальных политик Делез и Гваттари называют «зоосексуальным эросом», поскольку в этом случае воины использовали свое собственное тело подобно тому, как животное использует свою сперму, маркируя ею границы освоенной территории.

В отличие от татар и турок, номадические сексуальные политики у украинских Козаков были задействованы в первую очередь в укреплении института политической власти. В условиях неразвитости политических институций обеспечивать исполнение политической власти в козацком сообществе могла только угроза безотлагательного прямого насилия, функцию символического замещения которого выполняло сексуальное насилие. Такое функционирование сексуальности характерно для дискурсивных практик, в которых фаллос, по определению Жака Лакана, выступает как «привилегированное означающее».

Согласно номадической логике, объединяющей насилие и сексуальность, индивид, по отношению к которому осуществляется половой акт, подвергается дискредитации, «опускается», а тот, кто его совершает или способен совершить, удостаивается уважения, почета и репутации «человека чести». Этот тип сексуальных политик идеально моделируется в условиях тоталитарного тюремного заключения, в сталинской «зоне», где человеческая жизнь рассматривается как ничто или не-Всё. тогда как мужская честь (по аналогии со «славой козацкой» – в терминах запорожцев) – как «Всё». На базе этой ценностной иерархии сообществом внутри себя решается политическая проблема: как организовать порядок и дисциплину в группе преступников-рецидивистов, потенциально ориентированных на состояние анархии. Благодаря использованию коллективных сексуальных политик неформальным лидером («паханом») в «зоне» становится не просто самый физически сильный заключенный, а самый «достойный» – самый отчаянный, не боящийся смерти, не знающий пощады и не ценящий жизнь другого. Стандартная модель социальной стратификации «зоны» – «блатные», «приблатнен-ные», «мужики» и «петухи» («опущенные») – использует аффекты, в которых секс тождественен изнасилованию и служит знаком «опущения». В сообществе данного типа сексуально «опущенный» индивид юридически мертв, а право на убийство подтверждается правом на сексуальное насилие. Эта же логика лежит в основе риторики гоголевского Тараса Бульбы, аргументирующего свое право на убийство сына. В представлении козацкого сообщества сексуальность служит подтверждением отношений субординации, заключенных в отношениях родства. Поскольку власть начальника, отца распространяется на жизнь подчиненных, право на сексуальные отношения рассматривается как право на жизнь индивида. В форме императива это означает: «Я имел сексуальные отношения с твоей матерью, значит – я могу тебя убить». Поэтому когда старый козак говорит Андрию: «Я тебя породил, я тебя и убью», взрослый сын ему безропотно подчиняется и позволяет себя убить.