Киборг-национализм, или Украинский национализм в эпоху постнационализма

Трактовка образа ведьмы в украинской культуре существенно отличается от западной традиции. В западной Европе образ ведьмы в том виде, как он сформировался в средние века, а затем был переосмыслен в эпоху Просвещения, предполагал закрепление за женщиной определенного социального статуса (отношение к согражданам, к церкви, к дьяволу и др.), который был подтвержден документально.[504] В украинской традиции этого нет. В ней «ведьма» – это прежде всего характеристика женской природы, какой ее воспринимает мужчина, козак. Поэтому, если у Мишле проблематизирована ситуация ведьмы как проблема женской субъективности (она «одержима духом», страстью, которая причиняет ей тяжелые душевные мучения и побуждает причинять зло, мстить), то в украинской традиции ведьма занята только тем, что соблазняет и пугает мужчину. Экзистенциальный опыт аффектированной чувственности, в частности, мести является здесь уделом мужчины, а женщина (ведьма) играет роль только символа скрытой угрозы единству козацкого братства.

Украина как образ «иного» типа сексуальности и российские политики колонизации

Номадические политики в отношении женщин были возможны на Украине до тех пор, пока козацкое войско существовало как кочевая машина войны. Как только государственный аппарат присваивает машину войны, субординирует, подчиняет ее своим политическим целям и вменяет ей войну как ее непосредственный объект, происходит замена коллективного духа или коллективного эроса войны: на смену гомосексуальному эросу номадов приходит рациональная машинерия регулярной российской армии.[505] В отличие от телесных практик, лежавших в основе мужской солидарности у Козаков, царская армия базировалась на физиологии нового коллективного армейского тела, признающего принципы воинской иерархии, дисциплины, военного закона. С точки зрения царского правительства, гендерные политики украинского козачества являлись неправомерными, так как определялись не идеей рациональной военной стратегии, а принципами номадического насилия, регулировавшими общественные отношения в регионе. Поэтому для того чтобы, поменять тип военной организации украинских Козаков, царское правительство считало необходимым изменить сложившуюся у них гендерную ситуацию и, в первую очередь, ликвидировать «безженный статус» козачества.

В ходе развернувшейся со второй половины 17 века российской колонизации Украины отношение российского государства к козакам и, в особенности, к запорожцам, становилось все более негативным. «Безженность» и «бессемейность» стала одним из основных упреков к козачеству, поскольку, по мнению государственных чиновников, она мешала рациональной организации войска и приросту населения. Так, в специальной докладной записке Ф.И. Миллера «О неудобствах запорожских Козаков», представленной по поручению членов правительства в 1775 году, запорожцы в первую очередь обвинялись в том, что они «жен не держат», «землю не пашут» и «увозят мужеского пола детей малолетних – те у них и дети».[506]

Царское правительство считало важным условием успешной колонизации Украины ее заселение, ликвидацию «малолюдности», для осуществления которого козацкое войско казалось русским слишком малочисленным и неэффективным. Запорожская Сечь обычно производила на российских посланников удручающее впечатление и представлялась ненадежным, незащищенным местом, неспособным выполнять функции бастиона, крепости, обращенной против татарских орд и турецких армий. Так, например, российский посланник Григорий Косов, посланный в 1665 году в Запорожье для координации действий запорожских и донских Козаков против крымских и ногайских татар, пришел к выводу о полной небоеспособное™ запорожского войска и незащищенности Сечи, и рапортовал царю Алексею Михайловичу о том, что «запорожские козаки из Сечи все разбежались в города, осталось человек с 200 и меньше, и в приход, государь, воинских людей удержать Запорожской Сечи и Русского городка не с кем, а козаки запорожские увидя немеру, пойдут в днепровские займищи или сдадутся, а мне за малолюдностью противиться с ними будет нельзя».[507] Примечательно, что в это время кошевым атаманом запорожцев был Иван Серко – один из самых знаменитых и удачливых атаманов за всю историю Запорожья, практически не знавший поражений при набегах.