Киевские ночи

— Когда тот позвал, бородатый обернулся, и они пошли вместе. А тут из-за угла полицай — и к дядьку с ружьем. Тот вроде как документы показывает, упирается. Как вдруг у меня из-за спины выбегает молодой, которого я приметила, что он к Зубареву дяде тайком ходит, выбегает он и в полицая из револьвера — раз! Полицай упал. А они побежали — дядько в одну сторону, молодой — в другую. Как тут из переулка еще два полицая выскочили и ну стрелять. Раз, другой, а третьим выстрелом попали в молодого. Он так и свалился навзничь… А я стою и трясусь. Потом приехали с машиной и забрали пострелянных. Полицая вроде бы только ранило, а того — на месте… За машиной кровь льется. А я стою и трясусь…

Ярош окаменел. Боялся переспросить, и все же у него еще теплилась какая-то надежда.

— Как он его назвал?

— Кто?

— Тот, что в парадном прятался.

— А, мордастый! Да вроде бы — «дядько Матвей»…

— Вы хорошо, хорошо расслышали? — уже кричал Ярош. Еще громче кричало в нем: «Не может быть! Не может быть!.. И при чем тут Зубарь?»

Перегудиха испуганно взглянула на него:

— Да вроде бы — «дядько Матвей».

— Вроде… С бородой, говорите? Невысокий?

— Ага, ага…

— А молодой? Тот, что стрелял в полицая… Лохматый, черный?

— Ей-богу, не разглядела. — Лицо Перегудихи исказилось от горя и сознания своей вины. — Не приметила.

Вроде чернявый… А волосы какие? Так он же в кепке был! Такая приплюснутая серая кепка.

— Серая кепка, — побелевшими губами повторил Ярош.

Плечи его согнулись, глаза уставились в стену. Неужто это они — Середа и Максим? Но как мог дядько Матвей очутиться на квартире у Зубаря? Немыслимо. Однако чем больше он уверял себя в этом, тем настойчивее подсказывало ему чутье, что беда стряслась именно с Середой и Максимом. «Лучше бы я… Лучше бы я погиб», — думал Ярош, и, как тогда, на пыльной дороге под Фастовом, гнетущее одиночество ледяным холодом охватило его.

Перегудиха испуганно смотрела на почерневшее лицо Яроша, догадываясь, что ее рассказ поразил его в самое сердце.

— Вы их знали?

Ярош не ответил. Еще несколько минут сидел, придавленный тяжкой думой, потом сказал:

— Никому ни слова. Вы ничего не видели, ничего не слышали.

Перегудиха кивнула головой.

Ярош наклонился, снял с ноги старый растоптанный ботинок и вытащил из-под стельки небольшую пачку листовок, потом такую же пачку вынул из второго ботинка.

— Помните, тетка Ульяна, — сказал он, отдавая листовки дворничихе. — Каждый раз на другой улице. Осторожно…

— Да я осторожно…

Ярош поднялся.

— Ну, я пошел. Будьте здоровы.

— Счастливо вам. Берегите себя, видите, что творится…

Уже на пороге она схватила Яроша за рукав:

— Вот дурная-то, чуть не забыла. Приходила та, что была здесь у вас. Не эта подозрительная барышня, про которую я вам рассказывала. Эту я полицией припугнула… А та, что была, как только вы вернулись.

— Кто? — вскрикнул Ярош. Он боялся вымолвить имя. — Женя?

— Да я же не знаю, как ее. Только-только стрельба кончилась — а тут она. Будто с креста сняли, белая, прямо светится. И вся дрожит: «Вы знаете, знаете, где он… Скажите, что я приходила. Передайте…» Ох, что ж это я! Совсем голова кругом. Ведь она записочку оставила.

Перегудиха подбежала к столу и нащупала под скатертью клочок бумаги. Ярош выхватил бумажку у нее из рук, буквы прыгали у него перед глазами. «Саша, я ищу тебя. Женя».

Ярош прислонился к косяку. Бумажку он держал перед глазами, и губы его шевелились: «Я ищу тебя. Я ищу тебя». Ему казалось, что стоит ему опустить руку с бумажкой, как все исчезнет. «Я ищу тебя…»

— Что передать? Сказала — придет.

Ярош посмотрел на Перегудиху невидящим взглядом:

— Когда?

— Не знаю. Сказала — придет.

— Я буду у вас завтра в двенадцать, — проговорил Ярош и осторожно, дрожащими пальцами сложил и спрятал записку.

42

«Сколько раз я предупреждал его, — истерически повторял ошеломленный известием Гаркуша. — Он был так неосторожен. Сколько я говорил!..»

Людям большой души нужна правда. Маленькие люди прежде всего ищут оправдания своим поступкам.

И Гаркуша нашел такое оправдание. Случайность! Он отогнал прочь грызущее беспокойство, охватившее его после короткой встречи с Калиновским и Зубарем. Он заглушил все укоры, вставшие перед ним, когда он увидел растерянное и испуганное лицо Зубаря, который сбивался, путал и, видно, прилагал немалые усилия, чтоб его пухлые губы не дрожали.

«Кому, кому я доверил Середу», — ужаснулся на миг Гаркуша. Но ни один мускул не дрогнул на его лице. Калиновский, затаив дыхание, смотрел на четкий профиль Гаркуши, на мужественную линию его подбородка и с завистью думал: «Какая железная выдержка! Какая решительность!»