Киевские ночи

Зубарь стоял посреди комнаты, опустив голову. Он почувствовал на себе быстрый беспощадней взгляд Середы и, притворившись пьяным, сел на диван, скорчился; голова его свисала чуть не до колен.

— Ну, извиняйте, пойду, — сказал Иванчук.

— А вы не боитесь так поздно ходить?

И снова они обменялись острым взглядом.

— Как-нибудь дойду, стороной, закоулками…

— Спасибо, что привели Олексу.

— Не за что. Таки перехватили малость…

— Бывает.

Когда Середа, проводив незваного гостя, вернулся в комнату, Зубарь лежал на диване лицом к стене.

— Кто это? — Середа встряхнул Зубаря за плечо.

Тот пробормотал что-то, не открывая глаз.

— Кто?

— Сосед мамин… Прокоп. В одном дворе росли.

— Что сейчас делает?

Зубарь прикинулся, что не слышит. Даже всхрапнул раскрытым ртом.

— Кто он, что делает? — Железные пальцы Середы впились в плечо Зубаря.

— А? Что? — будто бы проснулся Зубарь и взглянул на Середу мутными глазами. — Что делает? Хочет к нам на завод…

И снова голова его упала на диван.

«Какое ничтожество, — подумал Середа и решил: — Завтра уйду. А может быть, сейчас? Нет, ночью рискованно. Ну, черт с ним, утром уйду».

Иванчук постоял возле дома. Какое-то чувство, вернее — нюх, подсказывало ему, что человек, которого он только что видел, — это добыча. Он знал об арестах подпольщиков, об облавах, но ему самому до сих пор никого не довелось поймать. А тут в руки идет, и, может быть даже завидная, добыча. Только бы не упустить. Проще всего привести кого-нибудь на помощь и захватить «дядька Матвея» на месте. Но Иванчук понимал, что тогда пострадает и Зубарь, а на это он почему-то не мог пойти. С того дня, как на его глазах и не без его участия погибла мать Олексы, какой-то камешек застрял у него в груди. Не чувствовал за собой вины, не каялся, не терзался. До таких тонкостей ему было далеко. Однако решил твердо: Олексу в яму не толкну. Мать сама виновата. Говорил же ей, чтобы бросила ребенка, — не послушалась. Олекса сделал умнее: не пошел — вот и шкура цела.

Что-то похожее на жалость, смешанную с презрением, испытывал Иванчук к Зубарю. «Мякиш, тилигент…» Эти слова звучали в устах Иванчука самой оскорбительной бранью. И сейчас, стоя у ворот, он плевался и ругал Зубаря: «Дурное теля… Кто-то попросил, кто-то уговорил. А оно ведь не скажет «нет»… Вот так сдуру и голову подставит».

Он взглянул наверх. Окна дома чернели, точно глаза мертвеца. Иванчук громко сплюнул и пошел.

О том, что произошло утром, Ярош узнал лишь два дня спустя.

Он пришел к Перегудихе встревоженный. Вчера и сегодня он напрасно прождал Максима. Несколько раз прошел мимо его двора, но зайти не решился. Неделю тому назад Максим строго запретил ему это. «Что могло случиться?» — спрашивал он себя в десятый, в сотый раз.

Перегудиха испуганно бросилась к нему:

— Ой, что тут было! Что было! Остерегайтесь, товарищ Ярош, эти звери прямо на улице людей стреляют. Среди бела дня. Ой, что тут было!

Женщина долго бы еще охала, но взволнованный Ярош не выдержал, крикнул:

— Да говорите же, что такое стряслось!

Перегудиха захлопала глазами и, открыв рот, села.

Потом шумно выдохнула и начала:

— Выхожу рано утром, как обычно. Люди из дома расходятся — один туда, другой сюда. Вижу, Зубарь на работу пошел. Глаза в землю, лицо распухшее, с похмелья, что ли? Тут подскочил ко мне управдом. Такая сволочь, я вам уже говорила. Все в полицию бегает. «Ну как? — спрашивает. — Ничего такого?..» Говорю ему: «Ничего такого, тихо». Не рассказывать же ему, что у Зубаря уже дней десять дядя живет, а к тому дяде какой-то молодой раза три приходил. Да не с улицы, а через соседний двор. Он думал, что никто не видит, а я все примечаю… Ну, я об этом управдому ни слова. Говорю ему другое: «К Куземе немецкие офицеры в гости ходят». Он как глянет на меня зверем: «А это не твое дело! Не за офицерами приглядывай!» Чтоб ты провалился, хапуга… Ушел управдом, а я за метлу. Все-таки совестно — весь тротуар листьями засыпан. Вижу — идет дядько, что у Зубаря поселился. Такой не старый еще, с бородой.

— С бородой? — спросил Ярош, и страшное предчувствие ножом полоснуло грудь.

— С бородой, — подтвердила дворничиха. — Такой приветливый, когда ни пройдет — «добрый день» скажет. Только он из ворот, а из другого парадного выскочил какой-то высокий, мордастый. Видно, прятался в парадном и подстерегал. Слышу, зовет: «Дядько Матвей»…

— Что?.. Вы не ослышались? — сдавленным голосом проговорил Ярош. — Как он позвал?

— Да будто «дядько Матвей»… — неуверенно сказала Перегудиха. — А что такое?

— Ничего… Говорите, говорите…