Киевские ночи

— Молчи, дура! — лениво и сыто говорил Иванчук и подливал Зубарю. — Пей!

Зубарь рассказал о Кирилюке и Власенке. Схватили и расстреляли. Шеф объявил, что за саботаж. Но какой там саботаж? Никто за ними ничего не замечал. Схватили и расстреляли.

— Немцы зря не стреляют, — сказал Иванчук. — У них порядок. Саботаж — значит — саботаж.

Для него все было очень просто. Нет на свете ни бога, ни правды, ни совести. Есть сила. А у кого сила, у того и власть. У кого власть, тому и покоряйся. И всегда смекай, какая тебе от того пожива будет. У гитлеровцев сила и порядок. Он служит им и имеет свою поживу. А главное — шкура цела. Он дома, при деле, а там — гори оно все ясным огнем.

— Пей и не думай. Кого-то хватают, кого-то стреляют. Тебе-то что?

Зубарь ничего не слышал. Он говорил и говорил. Ему надо было выговориться. А Иванчук слушал. И что-то в полупьяной болтовне Зубаря задело его внимание.

— Какой дядько Матвей? Никогда твоя мать не говорила, что у нее есть брат.

— Есть, есть, — упрямо твердил Зубарь. — Этого человека надо беречь. Понимаешь?

Иванчук больше не перебивал. Он еще некоторое время напряженно вслушивался в беспорядочную речь Зубаря, потом сказал:

— Ну, хватит! Пора домой. Пойдем, провожу тебя.

Он надел пальто. Разгоряченный Зубарь перекинул свой плащ через плечо. Но Иванчук прикрикнул:

— Одевайся, простудишься. Ну, пошли, мякиш…

Зубарь думал, что Иванчук ведет его в комнату матери. Но тот вывел его на улицу.

— Там как в погребе. Окоченеешь.

Холодный воздух немного протрезвил Зубаря, и в его сознание пробилась мысль: «Зачем он идет со мной? Ко мне никак нельзя».

— Спасибо, — сказал он, когда они дошли до угла. — Я сам доберусь.

— Ничего, мне не трудно, — проговорил Иванчук. — Видишь, уже темно. Кто-нибудь по башке может стукнуть или патруль схватит.

«Черт с ним, — успокоил себя Зубарь. — Возле дома отделаюсь от него…» И уже покорно позволил себя вести.

На безмолвной улице в мягкой и густой тишине гулко отдавались их шаги. Каждый дом вздымался темной громадой. Ни живой души. Это Киев или пустыня? Зубарю стало горько и тоскливо. Почему-то вспомнил Женю, И в пустыне можно встретить человека. Как она смотрела на него! А он не догнал, не сказал ей доброго слова.

Возле дома Зубарь освободил свою руку.

— Спасибо. Я и сам дошел бы.

— Ничего, — добродушно сказал Иванчук. — Идем…

— Зачем тебе утруждаться, — забеспокоился Зубарь. — Поздно, иди домой. Тут я как-нибудь не заблужусь.

— Ничего. Зайду на минутку. Ты у меня сколько раз бывал…

Иванчук потянул Зубаря за рукав.

— Поздно уже. В другой раз…

— Ты что? Кралю у себя прячешь? — засмеялся Иванчук. — Смотри под ноги, упадешь.

Он обнял Зубаря за плечи и повел. Тот бессильно переставлял ноги, и с каждым шагом страх все сильнее охватывал его: «Что будет? Я не имею права пустить его к себе. И не пущу, не пущу!»

Зубарь попытался сбросить руку Иванчука. Но тщетно.

— Я сам…

— Иди, иди.

Тогда у Зубаря мелькнула мысль: «Заведу его к Лизе, а там как-нибудь выпровожу». Ему показалось это очень остроумным. Лиза будет смеяться — ну и визит!

И он постучал в дверь на втором этаже.

— Ты, кажется, живешь выше? — подозрительно спросил Иванчук.

— Здесь, — буркнул Зубарь и постучал еще раз.

— Кто там? — послышался голос Лизы.

— Это я.

Стукнул железный засов, дверь отворилась, и тусклая полоска света упала на растерянное лицо Зубаря. Иванчук стоял в тени, за его спиной.

— А, это господин инженер! — сказала Лиза громче, чем надо. — Господин инженер выпил и ошибся дверью. Вам же на третий этаж. — Приглушив голос, она резко бросила: — У нас немецкие офицеры. — И хлопнула дверью.

Зубарь с опозданием бросил ей вслед:

— Шлюха, немецкая шлюха…

Иванчук бесцеремонно потащил его по лестнице наверх. Упорство, с каким Зубарь старался избавиться от него, наивные уловки, к которым тот прибегал, лишь укрепляли полицая в его подозрениях. «Нет, я все-таки взгляну, что там за дядько Матвей».

Когда они поднялись на третий этаж, Иванчук приказал:

— Стучи.

Зубарь изобразил на своем лице предупредительную улыбку и пожал руку Иванчуку:

— Спасибо, Прокоп, что проводил. Иди, а то уже поздно.

— Стучи, — глухо проговорил полицай.

Зубарь не шевельнулся. Тогда полицай постучал. За дверью никто не ответил.

— Стучи, — злобно процедил Иванчук. — А то разнесу дверь.

И Зубарь постучал — три коротких и четвертый удар посильнее.

— Это вы, Олекса? — послышалось из-за двери.

— Я, — насилу выдавил из себя Зубарь.

Когда дверь открылась и они вошли, Иванчук сразу заговорил:

— Добрый вечер! А мы с вашим племянничком, извиняйте, малость тяпнули… Я сосед. Мать его рядом жила. Покойница. Извиняйте, Иванчук по фамилии…

— Матвей Кириллович, — назвал себя Середа.

«Ага, Кириллович, — смекнул Иванчук. — А мать Олексы Григорьевна была».

Мгновение они внимательно смотрели друг на друга. Иванчук — с благодушием и беззаботностью подвыпившего человека, а Середа спокойно и испытующе, со снисходительной усмешкой, прячущейся в усах.

— Перебрали, хлопцы. Бывает…

Однако брови его хмурились.