Киевские ночи

— Я трактористом хотел стать. А теперь — на что мне моя сила? — Он шевельнул обрубком руки и вдруг задыхаясь зашептал — Они схватили меня у околицы. Из района в село я возвращался… Бросил письмо в поезд, а то на почте открывают… Схватили и руки выкручивают: «Писака? Мы тебе покажем… Какой рукой писал?» Прижали меня к дереву. Там дуб у дороги растет…

«Этой рукой? А ну, рубай палец за пальцем! Рубай выше…»

— Ох! — выдохнула Наталка, прижимая руки к Груди.

Шульга сурово посмотрел на нее:

— Не ушли!.. Подводы затарахтели, они и кинулись наутек…

— Не утекли! — мягкий голос Крушины налился ненавистью. — Будет суд. Именем революции и трудового народа. И Чугай — этот мерзавец — тоже сядет на скамью подсудимых. От редакции общественным обвинителем выступит Олекса Плахоття. Пускай все знают, что мы никому не дадим в обиду наших селькоров.

Он подошел к Шульге и положил ему руку на плечо:

— А пока, козаче, поедешь в Ливадию. В Крым. Слышал, что оно такое? Там царь гулял-пировал. Теперь в царском дворце крестьянский санаторий. А царям — шиш!.. Как в «Интернационале» поется: «Кто был ничем, тот станет всем!» Понял? И чтоб я больше этого не слышал: «На что мне сила?» — Крушина тряхнул Шульгу. — Откуда эти разговорчики? Силы нужно о-го-го! Осенью пойдешь учиться. Агрономом станешь. Не одним, а двадцатью тракторами управлять будешь. Тысячи гектаров засевать. Понял?

Шульга кивнул головой и тихо сказал:

— А еще… Я хочу в газету писать.

— Молодец! — растроганно воскликнул Крушина. — Вот это по-нашему. Учись, Панас, и приходи к нам. Именно таких, прокаленных огнем, нам и надо. Как, товарищи, возьмем к нам в газету селькора Шульгу?

— Хоть сегодня! — крикнул Марат и подскочил к Шульге. — Вместе будем гадов добивать!

Шульга встал. Они восторженно смотрели друг на друга. И так же смотрели на них Толя и Игорь, немного завидуя Марату, который первым догадался сделать то, что хотелось каждому из них.

Потом к Шульге подошел Степан Демидович.

— Я хочу выразить вам свою искреннюю благодарность за все, за все. — Он приложил руку к груди и поклонился. — Не только вот их, молодых, — Рудинский показал на Марата, — а и меня, седого недотепу, вы многому научили.

Не время и не место было сейчас распространяться. Да и как об этом скажешь? Рудинский махнул рукой и отошел.

Шульга удивленно поднял брови. А Крушина, потирая руки, закончил:

— Ну, вот и поговорили ладненько. А теперь, — уже деловито добавил он, — мы с Панасом пойдем в окружком партии. Товарищи хотят познакомиться с нашим селькором. А вы, друзья, к столам! Работа-забота… Ведь и завтра, имейте в виду, люди будут ждать нашу газету.

6

— А теперь можно и подымить, — сказал Дробот, и они вышли в коридор. Игорь не курил, но присоединился к компании. Удобный случай если не закончить, то продолжить очередной спор.

— Читать нужно все! — убеждал он Марата. — Все интересное, все, что будит мысль.

— А если мне неинтересно? — тряхнул чубом Марат. — Почему это я должен читать всякую муру какого- то буржуазного писаки? Ты сам говоришь, что он не по- марксистски освещает войну.

— Ну так что? Надо знакомиться и с такими взглядами. И делать свои выводы. Он показал трагедию поколения…

— Опять трагедии?.. Твой писака — пацифист. Я читал статейку об этом «Западном фронте». С меня хватит.

— А этот чудак, — Дробот кивнул на Игоря, — хочет сам разобраться. И иметь собственное мнение. Зачем? Проглоти статейку — и всё.

Марат толкнул его локтем:

— Ох, и любишь ты шпильку подпустить.

— А «Огонь» Барбюса ты читал? — допрашивал Игорь.

— «Огонь» прочитаю. Это у меня на очереди.

— Долго твоя очередь тянется, — сказал Толя и предусмотрительно отступил на шаг.

— А ты читал?

— Как же! — Толя сделал несчастный вид. — Игорь заставляет. Дохнуть не дает.

— Знаете, сколько у меня нагрузок? — уже раздраженно заговорил Марат. — Бюро. Комсомольский клуб. Политчитки на заводе…

— Оно, конечно, так, — согласился Игорь. — Но и на всякую трепотню немало времени тратим.

— Что? — вспыхнул Марат и, не найдя что сказать, цветисто выругался.

Рядом прозвучал спокойный голос Степана Демидовича:

— Молодой человек! Здесь редакция!.. Да и в любом месте такая словесность не украшает.

И прошел, блеснув стеклышками пенсне.

Игорь пробормотал ему в спину:

— Простите, Степан Демидович…

— Подумаешь! — выпятил губу Марат. — Интеллигентские нежности. Не слышал он рабочего мата… А ты чего лезешь: «Простите…» Ведь загнул-то не ты?

Игорь вздохнул:

— Ничего ты не понял.

— Иди ты…

Игорь глянул на Марата поверх очков и молча ушел в комнату.

Может быть, впервые лицо Марата показалось Дроботу неприятным, чужим.

— Игорь прав. Надо зайти к Степану Демидовичу и извиниться.

— Еще чего? Чхать я хотел на этого грамотея и всякие там «пардон, мусью»… Гимназий мы не кончали.

— При чем тут гимназии?

Толя был поражен тем, что Марат говорит о Степане Демидовиче с такой неприязнью.

— Опять этот чабан точек и запятых! Долбит, как дятел: «Язык, язык!..» Аполитичность из него так и прет…

Удивленный взгляд Дробота только усилил возмущение Марата.