Киевские ночи

— Дело не только в том, — продолжает Степан Демидович, — чтоб отвеять мякину и чтоб каждое слово попадало в цель. Вы знаете, что такое точка? Думаете, ткнул пером — и все. След мухи на листе… Нет! Один умный писатель сказал: никакое железо не может с такой силой вонзиться в человеческое сердце, как вовремя поставленная точка.

Дробот не успевает спросить, кто это сказал. Перо Степана Демидовича снова в действии. Тонким крючком вытаскивает оно откуда-то, чуть ли не из конца фразы, главное слово и ставит его вперед. Только что это слово барахталось, как щенок в корыте, а теперь подняло голову, повело шеренгу за собою. Дробот, улыбаясь, качает головой.

Иногда Степан Демидович откладывает перо и ворчит:

— Пора, пора самому бурьян выпалывать.

Дробот берет ручку и придирчиво перечитывает свои странички. Выпалывает слова-паразиты, отвеивает мякину.

— А тут, видите, как густо, — показывает Степан Демидович. — Прорывочка нужна! Знаете, как выращивают сахарную свеклу? Каждому корню нужны солнце, воздух и грунт. А если слишком густо, вырастут тоненькие хвостики.

Однообразная и кропотливая работа, видимо, не тяготила Степана Демидовича. Глаза его светились тихой радостью, когда он говорил: «Кажется, в сегодняшнем номере ни одной ошибки».

А когда выдавался свободный часок, Дробот заводил с ним разговор на литературные темы. Смолоду Степан Демидович писал стихи. Смолоду! Значит, еще до революции? Дроботу это казалось невероятным. Тогда жили и писали Леся Украинка, Иван Франко, Михайло Коцюбинский. И уже действительно чудо то, что их видел, слышал Степан Демидович.

Великие имена. Старые названия журналов, альманахов, вестников. И жгучие строчки — отзвуки бурь, что бушевали и бушуют на земле. Украинская муза — гонимая и затравленная, — сбивая до крови ноги, шла своим тернистым путем.

Торжественные слова вызывают у Дробота прилив горячего чувства.

— Вы настоящий поэт!

Степан Демидович качает головой:

— Нет. Поэта не вышло. Была искра — огонь не разгорелся. Кого винить? Возможно, самого себя. Однако пишу. Прозу. Может, поздно? Может, не хватит сил? Все теперь иначе… Новый день нового жаждет слова. А какое оно, это слово? Литература — великое и святое дело, и надо быть мужественным с глазу на глаз с собой.

У Толи холодеет в груди. Какие испытания ждут его? Надо быть мужественным. Может быть, доведется когда- нибудь сказать и о себе: была искра…

— А кто у нас здесь настоящий писатель? — спрашивает он.

— Кто? — отрываясь от своих мыслей, переспрашивает Степан Демидович. — Конечно, Филипп Остапович. Тоже нелегкий путь, но десятки лет в литературе. Повести, новеллы, фельетоны… Его знают все!

— Он, кажется, член «Плуга»?

— А какое это имеет значение?

— То есть как? Идейная позиция писателя…

— А она, эта позиция, — улыбается глазами Степан Демидович, — не определяется членским билетом. «Плуг», Союз пролетарских писателей, «Молодняк», «Литературная ярмарка»… Слишком много шуму. И склок, и желания выскочить вперед: мы самые хорошие, мы — авангард. А все остальные тянут назад… Есть суд более строгий и справедливый.

— Какой же это?..

— Народ и время, — поднимает палец Степан Демидович. В другой раз Дробот горячо заспорил бы и стал отстаивать свой любимый «Молодняк». Но сегодня что- то в воспоминаниях Степана Демидовича растревожило его.

— А что вы пишете? — спросил Толя и смутился. — Простите, об этом, кажется, не полагается спрашивать?..

— Размахнулся широко. Может быть, роман… Строю, строю, а все еще только — фундамент. Многое пока и самому видится как в тумане… Помните пушкинское: «И даль свободного романа я сквозь магический кристалл еще не ясно различал». Но у него был «магический кристалл», — Степан Демидович невесело засмеялся.

Толя молчал. Прикусил губу и мрачно уставился в коричневый стол. У него еще десятки вопросов, но на них он должен ответить прежде всего сам.

— Вы здесь, Степан Демидович, целехонький день. Когда же писать?

— О, ночь длинна.

После такого разговора Толе Дроботу не спится. Он сидит до рассвета, бормочет свои и чужие строфы, шелестит бумагой. В соседней комнате, проснувшись среди ночи, вздыхает старуха хозяйка: «А керосин, хлопче, недешево стоит!..»

Но на следующую ночь молодой сон берет над ним верх. Толя просыпается утром румяный, крепкий и жестоко корит себя за потерянные часы.

Игорь, входя в комнату Степана Демидовича, растерянно бормотал:

— Простите…

Ему было неловко утруждать занятого человека, да к тому же Степан Демидович давнишний коллега его отца на учительской ниве.

— Заходите, заходите, голубчик. Чем сегодня одарила вас муза?