Киевские ночи

— Чего вы танцуете вокруг этого ходячего книжного шкапа? Ты с каждой строчкой бежишь, и начинается: «Рифмы! Метафоры-семафоры!..» Игоря медом не корми — дай только о каком-нибудь словечке спросить. И сидят, ковыряются в словарях… Ерунда с хреном! Дело не в запятых, а в пролетарской сути.

— Дурак!

Может быть, Дробот сказал это слишком громко?

— Эй, петухи! — окликнул их Крушина, неведомо когда возникший рядом. — До ножей еще не дошло? А ну, заходите.

Толя и Марат поплелись за редактором.

Крушина расхаживал позади стола и, поглядывая на надутые лица друзей, рассевшихся как можно дальше друг от друга, едва сдерживал улыбку.

— Я слушаю.

Марат буркнул:

— Пускай он…

Дробот поднял брови:

— Почему я?

Тогда Марат заговорил быстро и горячо. Но вдруг на полуслове умолк, уловив ироническую искорку в глазах Крушины.

— Так, так, хлопчики, — потер руки Крушина. — Не впервые я слышу эти разговоры. А скажи мне, Марат, кем был Ленин?

— Ленин?.. Профессиональным революционером.

Вождем.

— Это само собой. Но прежде всего он был интеллигентом. В самом глубоком понимании этого слова. И именно поэтому он стал великим революционером.

Первый признак того, что Крушина волнуется, — красные пятна на щеках как нарисованные; черные глаза подернулись влажным блеском; сжатый кулак то подымался, то с силой падал на стол.

— Интеллигенция — это производное от слова интеллект, то есть разум, рассудок. Простите, но приходится объяснять азбучные истины… Друзья мои, если хотите знать, нам именно недостает интеллигентности. Недостает знаний, культуры. Да, да! Нам прочитать хоть десятую — где там! — хоть сотую часть того, что читал Ленин. А мы кичимся: «Гимназий не кончали…» Дело не только в сумме знаний. Культура — это и богатство души. Тот, кто презирает интеллигентность, болен тяжелой и опасной болезнью.

Недоверчивый взгляд Марата на миг остановил его.

— Да, это болезнь, — еще больше заволновался Крушина. — Имя ей — мещанство. Микробы этой заразы фабрикует мелкобуржуазная стихия. А она везде — и вокруг нас, и в нас самих. Годы и годы, может быть, даже десятилетия нужны, чтобы одолеть эту стихию. А вы думаете — прыг, прыг — и уже? Готовенький социализм… Так вот, друзья, не интеллигентности нам надо бояться, а мелкобуржуазности. Всем, всем нам! — сказал с нажимом, заметив, что Марат нахмурился. — Знаю, знаю, ты металлист. А Дробот на фабрике работал. И я столярничал на хозяев. И однако!.. Над многими из нас, скажем прямо, тяготеет мелкобуржуазная психология. Это историческое явление. И, имейте в виду — живучее.

Крушина умолк и прижал руки к груди.

Толя испуганно посмотрел на него. Крушина сел, положил руки на стол, как бы давая им отдых.

— Я сам себя часто спрашиваю, — через некоторое время снова заговорил он, — в чем же она выражается, эта мелкобуржуазность? Тут есть над чем поразмыслить! Мещанский индивидуализм и себялюбие. Жажда вскочить на плечи другим: «Я выше всех!..» И комчванство. И пустая фраза, красивые словеса. Да еще пренебрежение к знаниям, ко всему, чего достиг человеческий ум. Кое-кто думает, что «даешь!» — это все. Но если б на фронтах революции было только одно «даешь!», мы бы не загнали буржуазию в Черное море. — Крушина взглянул на Марата и вдруг засмеялся — А что? Припекает?

Марата и впрямь припекало. Он готов был принять любой упрек, но только не это. Мелкобуржуазность?.. Почувствовал себя оскорбленным, несправедливо обиженным в самом дорогом. И проклинал свое бессилие: какими словами опровергнуть эти нежданные упреки? «Вы не имеете права! — хотелось крикнуть ему. — Я пришел сюда с завода, от станка».

Крушина потер виски.

— Понимаю, не сладко это слушать, — вздохнул он. — Но мало сказать о себе: я ленинец. Надо до Ленина подниматься всю жизнь. Так-то, хлопцы… А что касается этого неприятного случая, то умнее всех, я думаю, поступил Игорь. Во-первых, извинился перед Степаном Демидовичем. А во-вторых, сидит и работает. А мы митингуем. Правда, иногда и это полезно…

Толя вскочил.

— Сколько времени мы у вас отняли…

Марат тоже встал.