Киевские ночи

Только бы хватило сил! А впрочем, и это не имеет значения. Даже с последним вздохом надо повторить: я человек, я верю, что минет ночь.

Верю я в правду и свет идеала,
Если бы веру я ту потеряла,—
В жизнь свою веру утратила б я,
В вечность материи, в смысл бытия.

— Леся! — шепчет Женя. — Спасибо. Это ты для меня написала. Для меня, чтоб я не сошла с ума этой ночью, чтоб дождалась утра.

Лида прибежала, как всегда, возбужденная, румяная, запыхавшаяся. Бросив на стол две пачки книг, которые принесла под мышкой, она с торжеством воскликнула:

— Вот!

— Что это?

— Книжки! Учебники!

Женя взяла одну из книг, удивилась:

— Учебник украинского языка? Для четвертого класса?

— Как раз для Лиды, — заметила Прасковья Андреевна. — Ей нужно заново ума набираться.

— Ай, мама! — Лида засмеялась. — Кое-что у меня в голове все же есть. Поглядите-ка!

Она раскрыла книжку: со страницы на них смотрел портрет Ленина.

— Ты где взяла? — Женя перелистывала странички давно знакомого учебника.

— Надо припрятать, — тихо проговорила Прасковья Андреевна.

— Припрятать? Наоборот! — Лида заговорщицки подмигнула Жене. — Наоборот, пускай все видят.

Она схватила ножницы, вырезала портрет, написала под ним синим карандашом: «Да здравствует Ленин!» — и подняла его вверх.

Впервые за все эти дни лицо Жени посветлело.

— Лида! — прошептала она.

Это все равно, что увидеть на афишной тумбе листовочку. У нее и у Лиды нет листовок, но и они хоть что-нибудь сделают для людей. Пускай кроху. Они расклеят портреты Ленина и на каждом напишут хоть два-три слова. У скольких киевлян засветятся радостью глаза!

— Где ты их взяла, Лида? — Женя, взволнованная, благодарно смотрела на подругу.

— Возле нашей школы. Тут рядом… Вижу, сторожиха выносит и бросает посреди двора. Какой-то мерзавец приказал сжечь. Я ей пообещала немного картошки… Там еще много книг. Сейчас пойдем и заберем.

— Идем! — решительно сказала Женя.

— Что это вы, девочки, надумали? — спросила Прасковья Андреевна. Но она уже и сама догадывалась, к чему это они.

— Мама! — обняла ее Лида. — Не волнуйся. Все будет в порядке.

22

Тетка Настя встретила Максима неприязненно. Смерила долгим взглядом и сказала:

— А это еще что за лоботряс? Вырос, не в обиду будь сказано, на маминых харчах, а теперь в кусты схоронился? Еще, наверно, и агитатором был…

Максим, который обычно не лез в карман за словом и не отличался застенчивостью, только глазами захлопал.

Высказав, что думала, тетка Настя молча оделась и ушла на службу.

— Сердитая у тебя тетка, — с облегчением вздохнул Максим.

— А что, и язык отнялся? — усмехнулся Ярош. — Меня еще почище отделала, когда пришел. «А, навоевались, трясца вам в печенку! Самолетов вам не хватает? А может, ума?..» Она и раньше, бывало, ворчала: «Все хвастаете, хвастаете…» Кто-то из наших газетчиков в шутку назвал ее «элементом». А были дураки, что и вправду видели в ней какой-то там элемент.

— Любопытно, по какому поводу она теперь ворчит в их редакции? — сказал Максим.

— С тех пор как она пошла к ним на службу, тетка Настя — лучший агитатор за советскую власть. С ней получилось как в анекдоте, помнишь?

— В каком анекдоте?

— Забыл?.. Идут двое рабочих и ругаются: «Что это за власть? Зайдешь в учреждение — порядка нет, зайдешь в магазин — сахара нет». Подбегает какой-то субъект и туда же: «К черту такую власть!» Тут он и отведал добрых кулаков. «За что? — вопит. — Ведь и вы ругали советскую власть». А рабочие на это: «Мы ругали — так это же наша власть, хотим, чтоб она лучше была, а ты сволочь и враг».

Максим засмеялся:

— Что ж, побольше бы такого «элемента». — Потом заговорил уже другим тоном: — Я к тебе вот с каким делом. Дай мне с полсотни своих листовочек. Завтра мы с Надеждой пойдем в Совки. Думаю, пригодятся.

— Совки? — не понял Ярош.

— В совхоз на Совках. Там, говорят, сотни женщин работают. За картошку. Вот и потремся меж людей. Послушаем, что говорят. И твои листовки подбросим. Разве плохо придумали?

— Хорошая мысль. Может быть, и мне с вами?

— Нет, — решительно возразил Максим. — Копать тебе нельзя, а на прогулочки туда не ходят.

Через день Ярош заглянул к Коржам.

— Смотрите, что мы заработали, — Надя кивнула на две корзины картошки.

Они были полны впечатлений от своего похода в совхоз. Рассказывали, перебивая друг друга. Ярош слушал, смотрел на взволнованные лица Надежды и Максима и очень жалел, что не пошел с ними.

— Картошку вывозят? — спросил он.

— Нет, в бурты складывают. Немцы себе запасы готовят.

— Очень пригодились ваши листовки, Саша, — с благодарной улыбкой сказала Надежда.

— Представляешь! — сияя, сказал Максим. — Три или четыре сотни женщин. Почти все — жены фронтовиков. Ничего не боятся, ведут такие речи, что Гитлеру в Берлине, верно, икается… Представляешь?..

— Не кричи, рассказывай толком, — перебила Надежда. — Мы незаметно подбрасывали листовки в кошелки, в узелки. А они чуть не громкие читки устроили, из рук в руки передавали.

Впервые за эти дни Яроша согрела радость.