Киевские ночи

— Правильно! — сказал Максим. — Ты умненькая девочка, Оля. А мы только что с полицаем беседовали. Важнецкий паек дают. Может, и мне записаться? Как ты думаешь? Паек и шнапс…

— А что тут думать! Записывайся. Только вперед скажи мне адрес твоей мамы.

— Зачем тебе?

— Когда-нибудь упаду перед ней на колени и буду молить, чтоб простила.

— А что ты ей такого сделала?

— Сделаю. Я ведь тебя убью. Не долго походишь в полицаях.

Ольга улыбалась.

— Убьешь? Да у тебя и оружия-то нет.

— Найду.

— Как это найдешь?

— Задушу. — Ольга уже не улыбалась. Глаза ее стали холодны и беспощадны.

— Ну тебя к лешему! — пожал плечами Максим, — Прямо мороз по коже…

Лицо Яроша потемнело, он напряженно вглядывался в Ольгу.

Все замолчали.

— Не горюй, Ольга. Я знаю свою маму. Она тебя простит.

— Ну что ж, Максим, — голос Ольги странно изменился, — я очень рада, что у тебя такая мама.

— Вот встретимся после войны, ты ее увидишь.

— Ладно. — Ольга опять улыбнулась, но это уже была горькая улыбка. — Довольно о мамах. Они далеко, и это невеселая тема.

Но Максим не мог долго молчать.

— Если уж ты купила крестик, так идем во Владимирский собор. Надо ж освятить.

— Идем.

— А ты, Саша? Пойдешь в святой храм?

Ярош отрицательно покачал головой:

— Хватит с меня и святого базара.

Только эти несколько слов он и произнес за все время.

Ольга повернула голову, глаза ее говорили: «Я понимаю».

Прощаясь, Ярош опять крепко пожал ей руку.

Ольга и Максим пошли вверх по бульвару. Тополя гнулись, простирали ветви вслед за ними и не могли догнать.

Один раз Ольга обернулась. «Они говорят обо мне», — подумал Ярош. Потом он уже ничего не видел. Ольга ничуть не была похожа на Женю и все же почему-то напомнила о ней.

23

Середа и Максим сидели у широкого незастланного стола, не раз, видимо, усердно скобленного большим кухонным ножом. Гаркуша свой стул отодвинул в сторону и оперся плечом о старый шкаф.

Максим уже дважды рассказывал Середе о своих встречах и беседах с Ярошем, о своих соображениях насчет него. Середа отвечал коротко: «Подумаю».

А сейчас Середа сам заговорил о Яроше. Максим понял, что Середа это сделал, чтобы Гаркуша тоже принял участие в разговоре и высказал свое мнение.

— Что новенького у твоего Яроша?

— Вот еще одна листовка, — Максим протянул Середе узкий листочек бумаги.

Середа взял листовку, прочитал, потом передал Гаркуше.

Максим бросил взгляд на красивое, сосредоточенное, полное мрачной решимости лицо Гаркуши. «О чем он думает?»

Максим не знал, что в эти минуты Гаркуша ни о чем не думал. Единственное желание владело им сейчас — во что бы то ни стало скрыть нервное напряжение, вызванное тем, что ему по требованию Середы пришлось выйти из дому.

Гаркуша прочитал и положил бумажку на стол, не сказав ни слова.

— Я вам говорил о старом печатнике, — обратился Середа к Гаркуше. — Это его работа.

Максим бросил на Середу удивленный взгляд: «Значит, дядько Матвей все ему рассказал?» Теперь молчание Гаркуши многое объяснило Максиму. Он посмотрел на Гаркушу злыми потемневшими глазами: «Ты ведь не знаешь, ты даже не видел Яроша, какое же право имеешь не верить ему?»

— Любопытный, видно, человек этот Василий Кондратьевич, — пошевелив бровями, сказал Середа. — Хочет бороться в одиночку… Но важно то, что хочет бороться, не согнулся. Я уверен, он поймет ошибочность своей позиции. Тогда мы с ним славно поговорим. Чувствую, что это настоящий советский человек. Но вот к чему привели подозрительность и недоверие.

Максим еще раз посмотрел на каменное лицо Гаркуши и заговорил взволнованно, с вызовом. Теперь он уже знал, что Гаркуша слушает его предубежденно. А если так, то Максим не собирается его уговаривать. Он хочет лишь одного — досадить Гаркуше резким словом.

И Максим еще раз рассказал историю Яроша, затем нарочно привел рискованные высказывания сердитой тетки Насти, которую дураки прозвали «элементом». Но и этого ему показалось мало. И он заговорил о Губаренко. Вот, мол, с кем знается Ярош…

Середа, хотя он и не впервые слышал о корректоре, развеселился, даже крякнул.

— Занятный тип! Отлично разобрался в ситуации и насквозь видит этих «европейчиков» да мотненосцев. Ну и корректор! — Середа крепко стукнул себя по колену. — Все ошибки своей биографии выправить — это не каждому под силу… Друзья мои, если уж такой человек говорит, что Украина может быть только советской, это означает, что даже слепцы прозрели.

— А почему это вашему Ярошу, — наконец заговорил Гаркуша, — пришло на ум вести беседы с бывшим петлюровцем? Да еще выпивать с ним…

Середа засмеялся:

— Я и сам охотно с Губаренко поговорил бы. И чарочку бы пропустил.

Гаркуша неодобрительно посмотрел на Середу и пожал плечами. Потом вынул из кармана пачку папирос, закурил. Максим, внимательно следивший за каждым его движением, подумал: «Курит самые дорогие папиросы… А одет, будто кочегаром работает».

— Ну что ж, хлопцы, — как бы подводя черту, сказал Середа. — Ярош мне нравится. Значит, ты, Максим, готов поручиться за него?

— Головой ручаюсь! — резко бросил Максим и с вызовом посмотрел на Гаркушу.

Тот внимательно разглядывал мундштук своей папиросы.