— Что жена? — повел плечами Даниленко. — Борщом угостит. Признайся, давно уже горячего борща не едал? Вот сегодня же и приходи. Жена все знает.
— Неправильно это! — воскликнул Калиновский.
— А вся война, брат, идет неправильно! — засмеялся Даниленко. И закончил твердо и сурово: — Не умею я дома спектакли разыгрывать. Чего нам таиться друг от друга? Моя Стефа, если понадобится, и под пули пойдет… Приходи, буду ждать.
Крутые и неверные тропки оккупационного подполья привели Середу на квартиру Олексы Зубаря.
Сначала Гаркуша — а это он поддерживал связь с Калиновским — искал запасную квартиру для самого себя. На всякий случай. Ему сперва казалось, что для большей безопасности следует менять квартиры, запутывать следы. Но со временем его взяло сомнение: нужно ли это? Здесь у него уже проверенный человек. Спокойное место. Нет, никуда он отсюда не пойдет.
Однако запасная квартира пригодилась.
Когда Гаркуша впервые высказал свои подозрения насчет Ольги, Середа возмутился. Как можно бросать человеку такое обвинение? Где факты, где доказательства? Но обстановка в городе становилась все тревожней. Пошли аресты подпольщиков — один неожиданнее другого. Проваливались тщательно законспирированные люди. На самых надежных явках связные нарывались на засады.
Особенно потрясло Середу известие о гибели Нади. Это случилось в Яготине. Никаких подробностей человек, пришедший оттуда, рассказать не мог. Ему поручено было передать, что Надя попала в западню, — вот и все.
Середа вдруг вспомнил, что именно Ольге Надя, вопреки приказу, рассказала, что идет через фронт. Именно Ольге…
Все запуталось, все казалось непонятным. Лишь одно не вызывало сомнений: кто-то предал.
Гаркуша, подхлестываемый событиями, твердил как в лихорадке: «Вам надо немедленно сменить квартиру. Немедленно!» Куда же идти? Еще загодя, до прихода гитлеровцев, для Середы была намечена резервная квартира. Но и ее адрес был известен Ольге.
Середа вспомнил о Костецкой; он не знал, что она арестована. С Гаркушей чуть не случился нервный припадок. Как! В такой тревожный момент довериться сомнительной, политически неблагонадежной особе. Это легкомыслие, нет — преступление!
— Есть квартира, о которой никто, кроме нас, не знает. — И Гаркуша порекомендовал квартиру инженера Зубаря.
Железная логика его рассуждений была неопровержима. Гаркуша никогда не видел ни Костецкой, ни Зубаря. Но у него были
Середа в конце концов уступил.
Они условились, что связь с Середой будет держать один Максим Корж, но так, чтобы даже Зубарь не видел Максима. Все прочие встречи будут происходить пока что не у товарищей, а где-нибудь на улице.
Гаркуша возвращался немного успокоенный. Его острая неприязнь к Ольге нашла себе выход, и теперь он мог думать о ней без прежнего раздражения. Он уже допускал, что Ольга и не побывала в руках гестаповцев, что она не предала их, а, напротив, действовала смело и даже отчаянно. Что ж, может быть, он и ошибся. Но в таком деле, размышлял Гаркуша, лучше перегнуть, чем недогнуть. Если Ольга ничем не запятнала себя, тем лучше для нее и для них. А все-таки он и впредь не может доверять ей, хотя бы потому, что она очертя голову бросается навстречу опасности. Этого Гаркуша никак не мог постичь. Ему была доступна лишь одна истина: опасности нужно избегать. Избегать во что бы то ни стало. «Если она не бережет собственной головы, то что уж говорить о моей или еще чьей-нибудь».
Гаркуша на мгновение представил, как тяжело ей будет, когда она узнает о его обвинениях, но тут же успокоил себя. Ольга, конечно, поплачет, зато потом сама же будет благодарить за то, что ее отстранили от подполья и тем уберегли от всех опасностей. Правда, Гаркуша не хотел бы, чтобы его таким образом отстранили. Но если бы произошло какое-нибудь чудо, если бы, скажем, он вдруг очутился на необитаемом острове или — еще лучше! — за Уралом, — Гаркуша бы только обрадовался.
С одной меркой подходил Гаркуша ко всем. Этой меркой было его собственное отношение к жизни.
Между тем Середа перебрался к Зубарю и был очень доволен, когда прочел в его взгляде досаду и разочарование. Зубарь предполагал увидеть человека загадочного, с пылающим взором, человека, который таится от всех. А тут еще засветло явился бородатый дядя в ватнике и вислоухой шапке, с ящиком стекольщика да с узелком за плечами. Свои пожитки он аккуратно сложил в углу, хотел было снять ватник, но, как видно, раздумал.
— Э, козаче, у вас тут не жарко. Ну что ж, посидим одетые. — Глаза его из-под нависших бровей смотрели зорко и чуть насмешливо. — Вот так, значит, и живем.