Киевские ночи

И снова стала иной. Взор ее погас. На переносице прорезалась глубокая морщинка. Ах, он ее не понял. Не легкомыслие, не ветреность руководят ею. Разве она какая- нибудь мещанка? Но ей надоело это серое существование. Надоело! Она не желает людям зла, у нее доброе сердце, но она не может думать обо всех. Ей осточертела политика, везде и всюду политика. Фашисты, большевики, социализм, капитализм — обо всем этом она слышит с пеленок. И она сыта по горло. Должна она, наконец, подумать и о своем счастье, не об убогом маленьком счастье, а о красивом, захватывающем. Что до Куземы, то дай ему собственную лавочку — и он уже на вершине блаженства. Но она не такова.

Лиза умела говорить. В ее голосе даже слеза задрожала:

— Олекса, не осуждайте меня.

Хотелось сказать ей что-нибудь язвительное, но Зубарь подумал: «Зачем я буду вступать с ней в дискуссию? Не время и не место».

Ответил, помолчав:

— Я не осуждаю. Каждый волен думать по-своему.

И через минуту порывисто встал:

— Мне пора. Спасибо…

— Куда вы торопитесь? Мне так хотелось поговорить с вами.

— Мы и поговорили. Когда-нибудь еще поговорим.

— Ну, Олекса, посидите.

— Нет, я пойду.

— К дядечке торопитесь, — она мило улыбнулась.

Зубарь ответил сердитым взглядом:

— У меня и без дядечки дел хватает.

Лиза пригладила ему прядь на виске и сразу убрала руку.

— Ну, не надо хмуриться, Олекса. Он такой симпатичный, ваш дядя… Ей-богу, я где-то его видела. — Она вдруг понизила голос: — Может, он боится? Пусть не боится…

Зубарь опять ощутил внезапную слабость, как в тот раз, когда на лестнице Лиза упомянула о Середе. «Она меня шантажирует, она берет меня за горло».

— Чего ему бояться? — Зубарь старался говорить равнодушным тоном, но чувствовал, что это ему не удается, и проклинал себя. — Чего ему бояться?

— Ну, тем лучше, — еще милее улыбнулась Лиза. — Садитесь.

И он сел. «Черт с ней, посижу еще пять минут».

Она примостилась рядом с ним, поджав под себя ноги, нашла его твердую шершавую ладонь и погладила ее. Потом ее тонкая рука с чуткими пальцами, которые все время были в движении, скользнула в рукав Зубаря. «Точно змея заползает», — мелькнуло у него в голове. Он отодвинулся, Лизина рука опять стиснула его пальцы.

Надо было что-то говорить, а он не мог выдавить из себя ни слова.

Лиза откинула голову на спинку дивана, зажмурилась. Переплела свои пальцы с пальцами Зубаря и медленно подняла его руку к своей шее.

— Ох, какая тяжеленная лапа, — засмеялась она. — Медвежья лапа…

Его рука помимо воли сжалась в твердый кулак. Обхватить бы эту тонкую розовую шею, стиснуть без жалости.

— Ты меня готов задушить? — хихикнула она. — Признайся…

Зубарь даже вздрогнул. Пальцы его обмякли.

Лиза тянула его руку ниже, к груди. Он вцепился в воротник ее халата.

— Не отпущу, не отпущу, — прикрыв глаза, пропела она. — Осторожно, халат разорвешь… Здесь кнопочки, они расстегиваются. Вот так! — Она вдруг рванула его руку в сторону вместе с воротником; послышался треск кнопок. — А-ах! — вскрикнула Лиза и вскочила на диван. Полы ее халата распахнулись сверху донизу, и он увидел ее голое смуглое тело, словно струящееся перед ним плавными линиями. — Я же говорила вам — осторожно…

Она тяжело дышала.

Зубарь медленно, словно под тяжестью стопудового бремени, поднялся. Плюнуть ей в лицо, оттолкнуть, оттолкнуть и выбежать из этого воровского Куземова логова… Возможно, он так бы и поступил, если бы она сделала к нему хоть малейшее движение.

Но Лиза стояла недвижно, словно пригвожденная к стене.

— Идите к своему дяде, — еле слышно прошептала она.

И тогда он грубо, с силой бросил ее на диван. Все смешалось в нем — ненависть, страх, внезапная похоть, опьянившая, затуманившая мозг, омерзительная ему самому. Как хотелось сдавить ее тонкую шею, чтобы не слышать этих нарочитых протяжных стонов!

Лиза не скрывала своего торжества. Была откровенно бесстыдна и в дрожи горячего тела, и в жестах, и в словах.

Проклиная себя и все на свете, вышел Зубарь из квартиры Куземы. Вслед ему несся лукавый, обольстительный шепот: «Завтра, завтра…» Он выбежал во двор и с облегчением вдохнул холодный воздух. Куда? Только не домой. От одной мысли, что ему сейчас придется встретиться с Матвеем Кирилловичем, разговаривать, Зубарю стало не по себе.

Он побрел куда глаза глядят.

А через полчаса Зубарь сидел у полицая Иванчука и пил водку. Толстая, краснолицая Мотря носила от горячей плиты к столу жареную колбасу, картошку, бросая на Зубаря злые взгляды. Меж тем Иванчук все подливал да подливал.

— Пей, — жуя, приговаривал он. — Пей… Твое дело — только вспомнишь, как следует выпить! И все забудется.

Зубарь сидел багровый, растрепанный и мутными глазами смотрел перед собой, ничего не видя. Клок волос прилип к потному лбу, это делало его лицо злобным и тупым. В затуманенной голове ворочались тяжелые, точно камни, мысли. «Шантажистка… Вцепилась мне в глотку. Почему я не задушил ее, гадюку?»