Ким

– Конечно. Но это надо сделать втайне. – Она, как игрушку, подняла тяжелую килту и бросила ее в свою хижину.

– Уходи и задвинь засов на двери. Никого не подпускай близко, покуда я не кончу, – сказал Ким.

– Но потом… мы сможем побеседовать?

Ким опрокинул килту, и на пол горой посыпались топографические инструменты, книги, дневники, письма, географические карты и туземная корреспонденция, издающая странный запах. На самом дне лежала вышитая сумка, скрывающая в себе запечатанный, позолоченный и разрисованный документ, наподобие тех, которые владетельные князья посылают друг другу. Ким в восторге задержал дыхание и стал обдумывать положение дел с точки зрения сахиба.

«Книги мне не нужны. К тому же это логарифмы, – должно быть, для съемки. – Он отложил их в сторону. – Писем я не понимаю, но полковник Крейтон поймет. Их нужно сохранить. Карты… о, они чертят карты лучше, чем я… еще бы. Все туземные письма. О-хо!… и особенно мурасала. – Он понюхал вышитую сумку. – Это, наверное, от Хиласа или Банара, значит Хари-бабу говорил правду. Клянусь Юпитером! Хороший улов. Если бы Хари знал об этом… Остальное полетит в окно. – Он потрогал пальцем великолепный призматический компас и блестящую поверхность теодолита. – Но, в конце концов, сахибу не к лицу воровать, и предметы эти впоследствии смогут оказаться опасными вещественными доказательствами». – Он рассортировал все клочки исписанной бумаги, все карты и письма туземцев. Все вместе образовало внушительную пачку. Три книги в переплетах, запертых на замок, и пять истрепанных записных книжек он отложил в сторону.

«Письма и мурасалу придется носить за пазухой и под кушаком, а рукописные книги положить в мешок с едой. Он будет очень тяжелым. Нет. Не думаю, что у них было еще что-нибудь! А если и было, так носильщики сбросили это в кхад, так что все в порядке. Ну, летите и вы туда же… – Он набил килту всеми вещами, с которыми решил расстаться, и поднял ее на подоконник. На тысячу футов ниже лежал длинный неподвижный закругленный на концах слой тумана, еще не тронутого утренним солнцем, а еще на тысячу футов ниже рос столетний сосновый бор. Когда порыв ветра рассеивал туманное облако, Ким различал зеленые верхушки деревьев, похожие на мох. – Нет! Не думаю, чтобы кто-нибудь пошел вас искать».

Корзина, падая, завертелась и извергла свое содержимое. Теодолит стукнулся о выступающий край скалы и разбился с шумом взорвавшейся гранаты, книги, чернильницы, ящики с красками, компасы, линейки несколько секунд казались пчелиным роем.

Потом они исчезли, и хотя Ким, высунувшись до половины из окна, напряг свой острый слух, из пропасти не долетало ни звука.

«За пятьсот… за тысячу рупий не купить этого, – думал он с огорчением. – Прямое мотовство, но у меня все прочие их материалы… Все, что они сделали… полагаю. Но как же мне теперь сообщить об этом Хари-бабу и вообще – как мне быть, черт побери? А мой старик болен. Придется завернуть письма в клеенку. Это надо сделать прежде всего, не то они отсыреют от пота… И я совсем один!» – Он аккуратно сложил письма, загнул на углах твердую, липкую клеенку: беспокойная жизнь приучила его к аккуратности как старого охотника, собирающегося в путь. Потом он с удвоенным тщанием спрятал книги на дне мешка с пищей. Женщина постучалась в дверь.

– Но ты не написал талисман, – сказала она, оглядываясь вокруг.

– В нем нет нужды. – Ким совершенно забыл, что должен с ней поболтать.

Женщина непочтительно смеялась над его смущением.

– Тебе-то нет. Ты можешь приворожить человека, едва подмигнув глазом. Но подумай о нас, несчастных: что будет с нами, когда ты уйдешь? Все мужчины слишком сильно перепились вчера, чтобы слушать женщину. Ты не пьян?

– Я – духовное лицо. – Ким перестал смущаться, а так как женщина отнюдь не была красивой, он решил вести себя, как подобает человеку в его положении.

– Я предупреждала их, что сахибы разгневаются, начнут дознание и пожалуются радже. С ними какой-то бабу. У писцов длинные языки.

– Ты только об этом беспокоилась? – в уме Кима возник вполне готовый план, и он обворожительно улыбнулся.

– Не только об этом, – сказала женщина, протягивая жесткую смуглую руку, унизанную бирюзой, оправленной в серебро.

– Это я смогу уладить в одно мгновение, – быстро проговорил он. – Бабу тот самый хаким (ты слыхала о нем!), который странствовал по горам в окрестностях Зиглаура. Я знаю его.

– Он донесет, чтобы получить награду. Сахибы не умеют отличить одного горца от другого, но у бабу есть глаз на мужчин и на женщин.

– Отнеси ему весточку от меня.

– Нет ничего, что я бы для тебя не сделала.

Он спокойно принял комплимент, как положено в странах, где женщины ухаживают за мужчинами, оторвал листок от записной книжки и, взяв нестирающийся карандаш, стал писать неуклюжим шакаста – почерком, которым скверные мальчишки пишут на стенах неприличные слова. «У меня все то, что они написали: их карты и много писем. Особенно мурасала. Скажи, что мне делать. Я в Шемлегхе под Снегами. Старик болен».

– Отнеси ему записку. Это ему сразу же закроет рот. Он не мог уйти далеко.